Чтобы он не думал, что это какое-то старое знакомство.
«…Я еду с ним на Средний Запад, где мы собираемся жить. Как только я смогу сообщить мой адрес, я напишу отцу. А пока вы уже можете подготовить через адвокатов все бумаги, которые я затем подпишу, чтобы получить свободу. Ты увидишь, как тебе станет легче дышать без меня.
Анук»
«Как-то не очень любезно. Надо было как-то по-другому закончить письмо. Но как? Не могу же я написать, что сожалею. Я вовсе ни о чем не сожалею. Кроме моих трехсот девяноста тысяч франков».
Она пожимает плечами. «Я и в самом деле не знаю, что еще можно к этому добавить».
Анук лижет языком тонкий край конверта и кладет письмо на самое видное место — на телевизор.
Ей понадобилось всего несколько минут, чтобы упаковать вещи. Она аккуратно прикрывает дверцу платяного шкафа; поднимает чемодан и несет его к лифту. Никому нет до нее дела. Она входит в расположенную позади регистратуры сейфовую комнату и достает из ячейки деньги и документы. Затем она подходит к окошку пункта обмена валюты, где меняет на доллары французские франки, с таким трудом выклянченные у отца. Ей даже удалось прихватить немного денег тайком сверх полученной суммы. Она кладет в свой карман десять купюр, достоинством каждая в один доллар, и направляется к выходу. Она отдает себе ясный отчет в том, что делает. Ее ждет со Стивом отнюдь не легкая жизнь. Она знает, что впереди — уже сегодня утром — ей придется приложить немало усилий, чтобы убедить его. Он вдруг кажется ей уязвимым, как никогда.
Медальон, который Стив оставил накануне в ее номере, лежит в ее сумке. Почему он снял медальон? Чтобы оставить ей…
— Такси. Мэм…
— Такси.
Свисток. Такси, такси, такси… Еще свисток. У Анук болит шея. Эти звуки напомнили ей кошмары прошлой ночи.
— Такси…
— К памятнику Линкольну, — говорит она шоферу.
Она медленно поворачивает голову, чтобы попрощаться с отелем. На часах половина девятого. Вашингтон залит ярким солнечным светом. Он манит своими широкими улицами, оживленными проспектами и белыми памятниками. Этот утопающий в зелени город не имеет ничего общего с ночным Вашингтоном. «Два города», — думает Анук. Один — для дня, второй — для ночи.
Представив, что Роберт в этот момент летит в Вашингтон, Анук улыбается. Застегнутый, как всегда, на все пуговицы, гладко выбритый и сияющий чистотой, возможно, не слишком придирчиво выбирающий свои галстуки. Похоже, что он прислушивается к советам продавщиц. Он не всегда знает, что ему нужно.
— Быстрее, — говорит Роберт сонному шоферу такси. — Быстрее… Уже половина девятого.
Он торопится поскорее уладить дело со щенком. Ему еще надо вернуться обратно и застать Хельгу дома. Еще до того, как она уйдет на работу.
— Быстрее…
Шофер поднимает руки к небу, затем указывает на бесконечный ряд машин. Час пик. Люди спешат в свои офисы.
— Быстрее, — торопит Анук шофера такси.
Он поднимает руки к небу.
— Мисс, мы попали в пробку. В это время все спешат на работу.
Роберт уже добрался до узкой улочки по соседству с кварталом Джорджтаун. С той поры, как он начал летать в Вашингтон, он никогда не был в этих местах в утренние часы. Утром Джорджтаун почти безлюден и выглядит вполне невинно.
— Быстрее, быстрее…
Четырехэтажный дом. Собачий питомник расположился в полуподвальном помещении с окнами, выходящими на улицу.
…Я звоню, звоню, звоню. Я не отпускаю кнопку звонка.
Наконец появляется невысокий тщедушный мужчина и долго открывает дверь.
— Доброе утро, — говорит Роберт. — Я звонил вчера вечером… Из-за щенка…
Он уже ищет кошелек.
Тщедушный человечек исчезает за перегородкой в глубине комнаты и возвращается с белым пушистым комочком с глазами, похожими на черные пуговки.
— Он такой красивый, — говорит хозяин магазина. — Очень красивый.
— Хорошо, — говорит Роберт. — Он симпатичный… Сколько я вам должен?
— Сто пятьдесят долларов…
Роберт чувствует, как его покрывает испарина.
— Что еще я могу купить у вас для этого пса?
— Большую корзину-короб, чтобы перевозить его…
— А еще?
— Теплую попонку с отверстиями для четырех лап. Для зимы.
— Сегодня 24 июня. Ладно, давайте… А еще что?
— Щетку, сухой шампунь, жидкий шампунь… Витамины…
— Выписывайте счет… Что еще вы можете мне предложить? Я хотел бы, чтобы этот пес был самым нарядным в Вашингтоне…
— Ошейник с колокольчиками… Красивый поводок… Резиновую кость… И вот последнее достижение, полиэтиленовые галоши… Мячик, кровать, подушка для этой кровати…
— Сколько за все?
— Двести тридцать долларов…
Роберт уже спешит к выходу, подхватив короб со щенком. Сквозь прозрачную крышку на него смотрят грустные собачьи глаза. Роберт торопится забрать все, что купил для щенка: резиновую кость, кроватку, подушку, поводок, ошейник.
— А корм для щенка? — восклицает хозяин.
— Мадам сама придет за ним… Никому не отдавайте. До свидания… Скорее на 16-ю улицу, — говорит Роберт шоферу.
После он скажет немке:
— Вот ваш щенок… Здесь есть все, что ему нужно! Вам остается только зайти за его кормом… У меня не было времени, чтобы подождать, пока его отпустят.
Хельга, свежая и элегантная, подготовившаяся к выходу на работу, скажет ему:
— Спасибо.
И крикнет с лестничной площадки:
— Эй, ваш портфель! Похоже, что вы хотите оставить его у меня…
Роберт торопливо поднимется наверх. Он возьмет из ее рук портфель. А Хельга будет стоять на лестничной площадке, свесившись через перила, все время, пока он будет идти вниз…
Когда он спустится на второй этаж, она сверху спросит его:
— Скажите, как вы себя чувствуете?
— Я чувствую себя таким слабым, как осенний лист на ветру… Но я в порядке… Спасибо…
Он одолеет еще один поворот и посмотрит наверх; Хельга перегнется еще ниже через перила:
— Эй…
— Да…
— Скажите ей, что вы ее любите…
Роберт кивнет головой: «Да».
— Спасибо.
И вот он уже внизу.
Отсюда Хельга кажется совсем маленькой.
— Напишите мне письмо… Всего пару слов…
Пуэрториканка выползет из своей каморки, как толстая улитка:
— Вылечились? Уже вылечились…
Она сунет в карман чаевые и повторит, словно сожалея:
— Уже вылечились… К несчастью, для мадемуазель Мюллер.
Подставив лицо солнечным лучам, с чемоданом у ног, она стоит на вершине мемориального комплекса. У нее строгое выражение лица. На плоской крыше этого грандиозного сооружения, построенного в стиле Парфенона, она прислонилась к высокой мраморной колонне. Позднее она узнает, что колоннада состоит из тридцати восьми колонн. На Анук легкие брючки и блузка; вместо любимой кепки с козырьком она повязала голову платком. Она прижимает к себе сумку, висящую на плече; если кто-то вырвет ее, то она останется без денег. На часах пятнадцать минут десятого. Напротив мемориала, на другой стороне улицы, виднеются синие автобусы. Несколько человек останавливаются перед киоском, где она еще вчера делала покупки. Неужели это было вчера? Ей кажется, что с тех пор прошла целая вечность. Да нет, это было всего-навсего вчера. Утренний город предстает перед ней во всей своей красе. Напротив памятника Линкольну, позади киоска на другой стороне улицы, она замечает широкий, обсаженный деревьями пруд. Пешеходные дорожки вдоль его берега ведут от памятника к центру города, где вдали возвышается Капитолий.
«Как если бы у нас, — думает Анук, — в самом центре Парижа построили бы гигантское сооружение в греческом стиле, повернутое лицом к обсаженной деревьями площади Согласия до самой площади Инвалидов».
«Жарким будет этот денек», — думает Анук. И вовсе не потому, что она ослабла духом, чувствует себя неуверенно или чего-то боится. Напротив, взгляд ее голубых глаз полон отчаянной решимости.
Анук смотрит на часы. Двадцать пять минут десятого. Стив должен убедить свою мать. Конечно, пожилой женщине, переживающей из-за болезни сына, нелегко согласиться с тем, что молодая француженка ворвалась в их жизнь, останется в ней навсегда и заберет в итоге ее сына.
«Мы будем навещать ее два раза в год». Анук точно не знает, далеко ли, близко ли находится Средний Запад от Аннаполиса. «У нас не будет много денег, и мы к ней поедем, как сказал Стив, когда еще прикидывался мирным американцем, на машине. Я сохраню французское гражданство. Возможно, мне удастся получить двойное гражданство. Если ничего не получится, я останусь французской подданной. Когда я получу от отца наследство, лучше оставаться француженкой».
Она пожимает плечами. «Возможно, что это случится совсем не скоро. Стив. Нет, он не душевнобольной. У него только расстроенная нервная система. Половина десятого. Если бы у меня был отец, настоящий отец… Я не просила бы у него ничего, кроме понимания. Я сирота при живом отце. Я презираю его, и это причиняет мне боль. Порой мне кажется, что моим отцом был дед. Между нами оказалось лишнее поколение. Отец… Шантажист, который даже не хочет рисковать, как делают нормальные шантажисты. Куда там! Он вызывает людей в свой кабинет и заставляет их подписать бумаги. Против собственной дочери. Это ли не коварство? Жалкий тип, который живет в тайном и постоянном страхе совершить ошибку. Слабак, который не может больше спросить совета у своего отца; и не советуется с окружающими его сотрудниками из боязни показать свое невежество».
