От него сильно разило спиртным.
— Нет, нет, аллах с вами!.. — испуганно запротестовал Максум-бобо.
— Что значит «нет»?!. Мы же в добрые дни были настоящими друзьями. Надеюсь, и в несчастье ими останемся.
Мирабид старался говорить мягко, доверительно, но в тоне его не-нет да и проскальзывала угроза.
Максум-бобо невольно поплёлся за ними.
Магазин был закрыт. Они обошли его и приблизились к складу.
Мирабид зажёг свечу. У порога Максум-бобо увидел открытую бутылку водки.
— Заходите, Максум-бобо, вот сюда проходите, — загудел ему на ухо Хайдарали.
Максум-бобо собрался было уже перешагнуть порог склада, но рухнул на пол. Это, по знаку Мирабида, дал ему крепкого пинка Хайдарали.
Максум-бобо закричал, позвал на помощь:
— Убивают!..
Живший неподалёку от склада шофёр Сабирджан, услышав этот пронзительный и молящий крик, бросился в ту сторону. Но пока он добежал до склада, Мирабид и Хайдарали успели измолотить старика до потери сознания. Увидев окровавленного, лежавшего неподвижно Максума-бобо, Сабир, не раздумывая, бросился назад, собрал ещё несколько человек и вместе с ними снова прибежал к магазину. Максум-бобо по-прежнему, не подавая никаких признаков жизни, лежал в луже крови.
— Да вот, споткнулся в темноте и растянулся, да ещё нос себе до крови расквасил, — спокойно, как ни в чём не бывало, объяснил собравшимся Мирабид.
На что Хайдарали с Мирабидом надеялись, неизвестно, но они даже не попытались скрыться.
Сабир сбегал к тётушке Санобар и привёл с собой Свету. Увидев, что произошло, она тут же бросилась в медпункт и вскоре вернулась с небольшим чемоданчиком. По дороге она встретила невесть откуда взявшегося Фазыла.
— Пойдёмте со мной, Фазыл-ака, — попросила на бегу Света. — Пойдёмте скорее!..
Фазыл, прихрамывая, поспешил за Светой.
Девушка оказала Максуму-бобо первую помощь.
— Машина нужна, — сказала она, распрямляясь. — Его надо немедленно отправить в район.
К счастью, машина Сабира стояла возле его дома. Уложив беспамятного Максума-бобо в кузов, Света увезла его в районную больницу.
Мухаббат о случившемся узнала только наутро, идя на работу. Сразу же вернулась домой.
— Что случилось? — встревожился Рустам.
Тётушки Хаджии дома не было, она понесла внука в детсад.
— Хайдарали с Мирабидом дядю избили. Кажется, очень тяжело… — едва сумела выговорить запыхавшаяся от бега Мухаббат.
— Да-а… — с раздумчивой озабоченностью протянул Рустам. — И где он сейчас?
— Вчера ночью Света его в районную больницу отвезла.
— Надо немедленно поехать проведать!
— Я и сама так подумала. Только вот с вами решила посоветоваться…
— Какие ещё могут быть советы! — с неожиданным раздражением оборвал жену Рустам. — Поезжай немедленно.
Мухаббат торопливо засобиралась.
Дежурный врач сначала наотрез отказался пускать Мухаббат в палату.
— Старик очень плох. Сломано два ребра. Сотрясение мозга. Боюсь, и ещё что-нибудь, посерьёзнее, — сказал он. — Нечеловечески били, прямо зверски… Может и не выжить.
Мухаббат побледнела. Прошептала поболевшими непослушными губами:
— Я племянница его, доктор. Отца у меня давно нет. Так он нам всё равно, что отец родной…
В эту страшную минуту забылись все обиды, бесследно истаяла вся боль, которую так долго и упорно причинял им с Рустамом и тётушкой Хаджией несчастный Максум-бобо.
— Ну, всего на немножечко, доктор, хоть на несколько минуток! — взмолилась Мухаббат.
— Ну, хорошо, идите, — сдался врач, видя в каком женщина состоянии. — Только на две-три минуты. И никаких разговоров, а тем более слёз!
Вся внутренне сжавшись, с окаменевшим лицом вошла Мухаббат в палату.
Максум-бобо лежал на койке неподвижно, закрыв глаза. От йода, от снежной белизны бинтов, резко оттенявших цвет осунувшегося, в сплошных кровоподтёках лица, оно казалось желтее обычного.
Видимо, услышал шаги, Максум-бобо медленно открыл глава. Они были мутными и слезились.
— Кто это? — раздался хриплый, чуть слышный шёпот.
— Это я… — так же шёпотом ответила с порога Мухаббат.
Она не в силах была сделать больше ли шагу.
— Подойди поближе, — уже чуть громче позвал Максум-бобо.
Мухаббат невероятным усилием воли преодолела скованность и сделала несколько шагов.
— Видишь… как они меня… подлецы…
— Не надо, дядя, вам сейчас нельзя разговаривать…
— Нет, только сейчас… я и должен говорить… Потом… поздно будет… Потом уж… я… не поговорю…
Мухаббат до крови прикусила губу, чтобы не расплакаться. Нет, нельзя! Доктор ведь предупреждал…
— И ты, доченька… и Рустам… и Хаджия, — продолжал, задыхаясь, Максум-бобо, — простите меня… старого грешника… В последний раз простите… Да… теперь уж… в последний раз…
Он умолк.
Мухаббат испуганно наклонилась к койке. Нет, Максум-бобо дышал. Тяжело, прерывисто, захлёбываясь, но дышал.
Наконец он снова открыл глаза.
— Ты ещё здесь? — встревоженно спросил он.
— Здесь, здесь! — прошептала Мухаббат. — Только вы не разговаривайте больше. Доктор сказал, что хуже может стать…
— Хуже мне уже не будет, Мухаббатхон, — слабо улыбнулся Максум-бобо. — Некуда хуже… Так вот… Простите, говорю, в последний раз. Азраил уже ждёт меня. Помнишь… когда Рустам вернулся с фронта… и я… просил у него прощения за непотребные дела свои?.. Я сказал ему тогда: «… Покаяние, даже на смертном одре — благое дело»… Вот это… благое дело… я сейчас и делаю… На смертном одре… Живите мирно и дружно… Паршивец Максум-бобо… никогда больнее не будет омрачать вашего счастья. Потому что его… самого не будет. Аллах справедливо наказал нечестивца за чёрную злобу в душе и зависть…
Жалость к старику разрывала сердце Мухаббат. Она так и не присела. Стоя слушала его прерывистый шепот.
— … Помпю, я и другое говорил тогда Рустаму: «Не ты — я слеп. Столько лет… блуждал во тьме… Воистину, если аллах хочет наказать человека, он отнимает у него разум… А без разума человек слеп». Да… воистину!..
— Не надо больше об этом, дядя! — чуть ли пе простонала Мухаббат.
— Да… не надо, — согласился Максум-бобо. — Тогда о другом… Послушай… Там, в нише справа… под седьмым одеялом сверху… — деньги… Много денег… Возьми их…
— Что вы говорите?! — не удержавшись, испуганно вскрикнула Мухаббат, задохнулась, теперь уже от стыда и возмущения.
— Не кричи, — снова нашёл в себе силы улыбнуться Максум-бобо. — Сама же сказала, что доктор запретил тебе волновать меня. Вот услышит твой крик, придёт и выгонит. Так и не договорим… А договорить надо!
Голос его неожиданно окреп:
— … Вам с Рустамом эти деньги нужнее… Знаю, как вы на его пенсию… да на твои трудодни живёте… А эта вертихвостка… Видишь, ты с утра прибежала, как только… услышала о беде моей… А её до сих пор нет… Она всё равно деньги по ветру пустит… Так и скажи ей… а если заявится, я ей сам скажу: «Максум-бобо на смертном одре велел…» А желание… воля умирающего… священны! Слышишь, священны!
— Нет, нет! — глаза Мухаббат расширились от ужаса, она невольно попятилась к двери палаты.
— Забери! — крикнул вдруг пронзительно Максум-бобо и, захлебнувшись собственным криком, умолк.
В палату вбежал перепуганный дежурный врач.
— Ну, говорил же я вам! — чуть ли не плачущим от возмущения голосом стал отчитывать он Мухаббат. — Предупреждал же!.. По-человечески просил наконец… Вы что, его убить приехали?!
Схватившись руками за горло, Мухаббат выбежала из палаты.
Она не помнила, как доехала — или дошла? — до кишлака, что говорила дома.
На следующий день из района сообщили, что накануне вечером Максум-бобо умер.
Мухаббат обессиленно припала к плечу Рустама и дала волю слезам. Рыдала она долго и безутешно.
— Так детский сад, оказывается, не предусмотрен?
Голос Кунпаш-апы, сидевшей в первом ряду, рядом с Мухаббат, заставил председателя умолкнуть на полуслово. В зале началось оживление, потом вспыхнул смех. Кто-то. смеясь, выкрикнул:
— Голодной курице только просо и снится!
Заведующую детским садом Кунпаш-апу смех этот, особенно чей-то озорной выкрик, не на шутку разозлил. Она проворно вскочила и, повернувшись лицом к залу, гневно выкрикнула:
— Чему вы смеётесь? Или сейчас мода такая — смеяться над старшими? Мы ухаживаем за коровами, холим и нежим их, потому что надеемся больше молока получить. Потому и не жалеем денег на коровники там всякие. А на детей наших мы, выходит, денег жалеем? Позаботиться о них у нас возможностей нет? Конечно, они молока не дают. Они только требуют его…
По залу снова прокатился смех.
— … И не только молока, — продолжала, всё больше и больше возбуждаясь, Кунпаш-апа, — но и крыши над головой, тепла, уюта. Я не очень грамотная, но прочитала где-то, что дети — цветы нашей жизни, наше будущее. Выходит, так — прямо скажу, никого не побоюсь! — наплевательски относимся мы к своему будущему? Так цветы бережём и лелеем?!
