Этот вопрос терзал Марджори месяцами. Ей страстно хотелось знать ответ на него, но как, подобно Ноэлю, вставить это ненароком в разговор в качестве ничего не значащего замечания! Она взглянула ему в лицо.
— Я не сожалею, что слышу это.
— Пойми, я не стал более щепетильным или морализирующим, чем прежде. Я просто решил, что для потворствования себе лучше всего или иметь любовь, или никого не иметь.
Она не могла подавить усмешку.
— Ноэль, дорогой, полагаю, медленно, но верно ты обращаешься к своим корням.
Он отрицательно покачал головой.
— Ты переделаешь меня независимо от того, наступит ли конец света или произойдет наводнение, не так ли? Или ты убедишь себя, что переделываешь меня, так или иначе. Уже тогда в твоем голосе звучал тон твоей матери. Давай выберемся из этого зала, отделанного дубовыми панелями.
— Хорошо, но должна сказать, что мне здесь страшно нравится.
— Какой вкус ты приобретаешь! Ты вчистую разоришь своего муженька и заставишь заниматься целыми ночами портняжным ремеслом. — Он заплатил по счету.
— Я не выхожу замуж за кого-нибудь, занятого этим ремеслом.
— О, конечно, я забыл. За доктора. За специалиста.
— Да, с большими черными усами, по фамилии Шапиро. Мы уже покончили с этим.
— Ага, видишь, наши отношения иссякли. Я повторяюсь со своими шутками.
Они пошли по переулку в сторону Пятой авеню. Было холодно и ветрено, но ясно, солнце чуть ли не слепило глаза. Он сказал:
— Пошли, пройдемся по Пятой вместе со мной. Мне нужно перехватить машину Сэма на Шестьдесят третьей.
— Конечно… Ты слыхал когда-нибудь о продюсере Гае Фламме?
— Естественно. Он с большими странностями. А почему ты спрашиваешь о нем?
Она рассказала ему все, пока они шагали мимо витрин в снующей толпе. Его это развлекло, и он посочувствовал ей:
— Бедняжка.
— Ой, да я не очень переживаю. Это продолжалось не так долго, чтобы переживать. И, так или иначе, пьеса была просто галиматьей… по крайней мере я так считаю.
— Конечно, бурда. Но все равно он, вероятно, поставит на днях эту «Одолеть две пары», когда в его контору придет Клариса с более богатым или более сговорчивым отцом по сравнению с твоим. Это может случиться хоть завтра, так много Кларис слоняется по Бродвею. Желание стать актрисами у американских девушек среднего класса с коэффициентом умственного развития, скажем, около 15, — это далеко не здравое решение, Мардж. Это — тропизм, органическое явление, связанное с характером их жизни… Ну, хорошо, хорошо… — Она кусала губы, косясь на него. — Я считал, мы договорились о том, что никакие обобщения не будут относиться к тебе.
— Ноэль, а Фламм знает, что «Одолеть две пары» — чепуховина? Или он правда думает, что это стоящая вещь?
— Кто знает? Для карьеры, которую делает он, все, что требуется, так это бесконечная способность к самообману.
— А на что он живет, из чего платит ренту? Его фамилия мелькает в театральных колонках…
— Но почему нет, дорогая, он настоящий продюсер. Вероятно, он уже наскреб какую-то сумму на свою «Одолеть две пары», — небольшие деньги от идиотов, спонсирующих любителей. Театр — это такая непредсказуемая вещь; он даже может когда-нибудь поставить хитовый спектакль. Рукописи, которые ты видела у его секретарши, — это мусор, всегда дрейфующий по продюсерским конторам, один сценарий омерзительнее другого. Я как-то был читателем рукописей пьес. Так я чуть не тронулся. Наверняка он вытащил «Одолеть две пары» из этого затхлого потока. Может, она ему нравится. Может, заставил автора переписывать ее десяток раз. Может, он запросил с него денег за рекомендации. Безумию, творящемуся в театре, нет конца и края.
— Держу пари, ты решил, что у меня нет таланта, — сказала Марджори. — Ты все еще увиливаешь от темы, которой мы в прошлый раз касались.
Лицо его нахмурилось.
— Я поистине не уверен. Любому видно, что ты умна и хороша собой, полна шарма, отдающего прошлым веком. Ты двигаешься по сцене, как одаренная по природе доброй половиной тех приемов, которым опытная актриса должна научиться в процессе большой работы. Но такой накал долго не продлится. Что останется, когда он погаснет, — я сказать не могу. Могу только догадываться, что задолго до того ты подцепишь славного зажиточного женишка, и потому ты этого никогда не выяснишь. Хотя одно могу тебе сказать. Если у тебя на это дело серьезный настрой, тебе нужно избавиться от фамилии Марджори Моргенштерн. В ней — фальшивое звучание.
— Много ты понимаешь! Эта фамилия есть даже в нью-йоркской телефонной книге.
— Мне все равно. Тебе будет легче продвигаться, назвав себя Марджори Морган.
— Это скучно и банально.
— Да ну? Смысл смены фамилии заключается в том, чтобы больше походить на других, а не меньше.
— Полагаю, Ноэль Эрман — банальность.
— Я как раз был почти на той же стадии, что и ты сейчас, когда размышлял об этом. Если бы мне довелось заниматься этим снова, я бы назвал себя как-нибудь вроде Чарли Робинсон. Если ты хочешь прикинуться, что ты не еврейка, ты тоже можешь сделать именно так.
— Я не потому делаю это.
— Тогда почему бы не Моргенштерн?
— Слишком ординарно.
— Ага, ты хочешь необычную фамилию, вроде Мэгги Салливан?
— Ну, это другое дело. Моргенштерн звучит так… Ну, не знаю…
— Так по-еврейски, девочка, так по-еврейски. С теми самыми намеками на картофельные оладьи, свечи в пятничный вечер, фаршированную рыбу — вот, что тебе не нравится.
В раздражении она сказала:
— Конечно, мотивы каждого человека должны быть такими же никудышными, как и твои. Все равно, Ноэль, я собираюсь именовать себя Марджори Морнингстар и собираюсь стать актрисой, несмотря на Гая Фламма, на мою мать, на тебя и на кого угодно.
Он обнял ее за талию и на мгновение прижал к себе.
— Это старая институтская драчка. — Они немного прошлись молча. Он сказал:
— Но я не могу себе представить этого, и ты знаешь почему, Мардж? Каждая подлинная актриса, которую я когда-либо знавал, обладала… ну, не знаю, чем-то вроде железного стержня. Когда ты разговариваешь с ними — даже романтично, — в ответ получаешь металлический звон. Я плохо выражаю свою мысль. Я не имею в виду неискренность, видишь ли, или пустозвонство, или холодность. Это… ну, они больше походят на мужчин — стабильностью цели и жесткой проворностью в бизнесе, которым занимаются. Большинство из них превращают в мешанину свою личную жизнь. Это как бы плата за талант, заключающаяся в утрате женского инстинкта, с помощью которого женщины чуют верный путь в жизни. Ну а ты… ты — такая женщина, такая киска, карабкающаяся по своему пути с помощью грациозных лапок…
— Я часто удивляюсь, откуда ты черпаешь свои представления обо мне? Из всего моего выпускного курса именно на меня бы указали как на девушку, которая, вероятнее всего, испортила бы свою личную жизнь.
— Ты любишь романтизировать себя. Ты настоящая киска, нервно принюхивающаяся, но наверняка к домику в Нью-Рошелл и к муженьку, зарабатывающему минимум пятнадцать тысяч в год.
— Пойди влезь-ка на дерево. Бог мой, иногда ты бываешь просто занудой!
Он рассмеялся. Они шли по восточной стороне Плаза. От дыхания лошадей, запряженных в красивые экипажи на другой стороне улицы, исходил пар, хорошо видимый в солнечных лучах.
— А знаешь ли ты, что оказало на меня влияние? Я уважаю кошачью мудрость. Думаю, теперь я и сам прекрасно мог бы наслаждаться таким образом жизни… делать покупки в этих магазинах, по выходным проводить время на Пьер или на Плаза, и все такое… всегда имея в виду одну вещь. А именно, что моя жена и я, оба рассматривали бы такую жизнь как приятную комическую маску, надетую так, будто мы живем в Мексике или на островах Фиджи, потому что в данный момент нам это нравится, но нутром осознавали бы, что на деле эта жизнь ненастоящая, пустая, не имеющая значения и такая, от которой можно было бы уже через сутки отказаться. — Резко повернувшись, он увлек ее в цветочный магазин.
— Ради Бога, в чем дело…
— Фиалки в феврале. Ты разве не видела их в окне? Я должен купить тебе букетик.
— Ты сумасшедший.
Ноэль быстро набросал что-то на визитной карточке, пока цветочница подбирала фиалки. Широким жестом он вручил Марджори маленький букетик и карточку:
Фиалки зимой,
Нежность во льду…
Не тот, что тебе нужен, дорогая,
Этот лукавый совет.
Она вспыхнула, хрипло рассмеялась и опустила карточку в сумочку.
— Очень коварный. Думаю, я сама понесу цветы.
Черный «кадиллак» Сэма Ротмора стоял перед узким серым каменным домом с черными железными решетками в стиле рококо и массивными дверями. Шофер, аккуратный седой мужчина в черном, уважительно поздоровался с Ноэлем и придержал открытую дверцу лимузина.
