Но далеко не каждый стал бы платить за нее службой… в инквизиции.
Через месяц после того, как я принял предложение доктора Харриса, я продал свою квартиру в Нью-Йорке и купил в Лисбоне, штат Нью-Гэмпшир, домик с двускатной крышей. Оставшиеся деньги я разместил в государственных облигациях. У меня пропало всякое желание иметь дело с Уолл-стрит, а по правде сказать, я всегда знал, что умножение собственных богатств не может составить моего счастья.
Лисбон я выбрал не только из-за его экзотического названия, но, главным образом, из-за его местоположения — как раз в центре ареала, образованного пятью городками, находившимися отныне под моей неофициальной духовной опекой. К тому же это было совсем рядом с вермонтскими горнолыжными курортами Стоу и Шугарбуш. Я давно собирался заняться этим видом спорта — не потому, что имел склонность к спорту, а лишь потому, что, как я много раз слышал, это отличное место для знакомства с незамужними девицами из Нью-Йорка. Может, это и так, но случая проверить мне до сих пор не представилось.
Со временем я расширил сферу своей деятельности, прибавив к регулярным обязанностям сопровождение одного или двоих молодых членов общины в их летних поездках в Израиль. Пока я гостил у Деборы и Эли, представители моего разбросанного «стада» совершенствовались в иврите и постигали свои духовные корни. Тем самым я готовил кадры для работы в воскресной школе. Постепенно мне удалось создать довольно крепкий костяк.
Я настолько погрузился в работу, с таким усердием мотался по дорогам между пятью поселками, особенно — в дни многочисленных еврейских праздников, что почти не заметил, как пролетели четыре года с моего вступления на поприще «раввина без портфеля».
И только однажды я вдруг осознал, как быстро бегут песчинки в песочных часах Времени. Это было в Израиле, когда отмечали тринадцатилетие Эли — бар-мицву, важнейший этап всей его духовной жизни.
В кибуце не было молельного дома, и Дебора договорилась с раввином синагоги Ор-Хадаш в Хайфе. Это была одна из первых реформистских синагог в Израиле, небольшое симпатичное здание на склоне горы Кармель.
Раввин даже предложил Деборе по этому случаю вести службу совместно, и главное — возгласить те отрывки Торы, за которыми непосредственно шли фрагменты, доверенные виновнику торжества.
И все же над бесспорно радостным событием неожиданно повисла легкая тень печали. Ибо, помимо кибуцников, явившихся на церемонию в нескольких пыхтящих и сопящих автобусах, здесь были еще и шестеро сорокалетних мужчин в летной форме, которые съехались со всех краев страны. Это были боевые товарищи «отца» Эли, бывшие соратники Ави Бен-Ами по эскадрилье.
Боаз с Ципорой были глубоко тронуты. Эли же, заслышав, кто эти люди, от волнения чуть не лишился дара речи. Дебора быстро устроила так, чтобы к Торе вызвали командира летного звена Ави, полковника Сассуна. Сразу за ним читать предстояло мне, а затем Боазу и ей самой.
Эли не спускал с летчиков глаз, словно силясь прочесть их мысли и получить какое-то представление об отце.
А мне бросилось в глаза, как во время службы и последовавшего уже в кибуце празднования однополчане Ави удивленно поглядывали на мальчика, видимо, недоумевая, как у смуглянки Деборы и еще более темнокожего и темноглазого Ави мог родиться такой «блондинчик».
Самым неприятным было то, что Эли тоже обратил на это внимание.
В тот вечер, пока взрослые продолжали праздновать его совершеннолетие в столовой, для Эли и его одноклассников и одноклассниц была организована вечеринка в спортивном зале. Они веселились вовсю, насколько я мог судить по доносящемуся из зала смеху, когда ходил к себе в комнату за свитером.
И вдруг меня окликнул Эли:
— Дядя Дэнни, привет!
— Привет, старик. Ты сегодня был на высоте!
— Спасибо, Дэнни. — В голосе Эли отнюдь не было той радости, какой можно было бы ожидать. — Ты можешь сказать мне правду?
— Конечно. — Я немного заволновался. По роду деятельности мне было не безразлично, какого рода правды от меня ждут.
— Во время Гафтары[81] у меня голос не дрожал?
— Ни капельки! — отечески успокоил я. — Все было произнесено великолепным баритоном.
— А Гила говорит, я дал петуха!
— Кто это — Гила? — спросил я без всякой задней мысли.
— Да так, никто. — На сей раз голос у него действительно дрогнул.
— Ага, это, значит, и есть та женщина в твоей жизни, о которой говорил Боаз…
— Дядя Дэнни, не говори глупости! Я еще слишком молод для девчонок. — Он произнес это с чрезмерной горячностью.
Опыт провинциального раввина научил меня неплохо разбираться в человеческих взаимоотношениях, даже когда дело касалось подростков.
— Ей очень повезло, — констатировал я.
— Мы с Гилой оба хотим служить в авиации! — с гордостью объявил Эли.
— Послушай, до этого еще пять лет жить! В день бар-мицвы тебе бы следовало думать о другом.
Внезапно он помрачнел.
— Дядя Дэнни, в Израиле, едва наступает совершеннолетие, ты ни о чем другом и не думаешь.
В этот миг, несмотря на все выпитое вино и пьянящий воздух, я резко протрезвел. Может ли у детей быть нормальное детство в обстановке такой жуткой предопределенности?
Однако и мое детство нельзя было назвать безоблачным. Может, для меня даже лучше было бы заранее знать, что меня ждет в восемнадцать лет? Без малейшего шанса это изменить?
Я попытался обнять своего красавца-племянника. Но он уже в тринадцать лет так вымахал, что я смог лишь похлопать его по спине.
И только когда мне пришла мысль, что ему вовсе незачем идти со мной через весь кибуц к гостевым домикам, я догадался, что этот разговор не случаен. И что в вечер своего совершеннолетия Эли ждет от меня каких-то признаний.
— Дядя Дэнни, — начал он. Я чувствовал, что хладнокровие дается ему нелегко. — Мы можем поговорить, как мужчина с мужчиной? Это очень важно. Ты единственный человек в нашей семье, кому я полностью доверяю.
О Господи! Чувство у меня было такое, словно мне на голову сейчас опрокинутся небеса.
— Если ты собираешься задавать мне вопросы о смысле бытия, — попробовал я отшутиться, — то я отвечу тебе, как только сам получу ясность.
— Нет, Дэнни. Это не смешно!
Пришлось сдаться.
— Ладно. Выкладывай, что там у тебя.
Мы уже подошли к моему домику и теперь расположились на крыльце.
Эли некоторое время молча смотрел на озеро. Наконец он заговорил:
— Дядя Дэнни, всю эту неделю в кибуц съезжалась родня Боаза и Ципоры. Из Тель-Авива и даже из Чикаго. Они часами говорили о старых временах и разглядывали фотографии.
Последние мои иллюзии развеялись.
— Какая-то глупость! — задумчиво произнес он. — У них миллион фотографий. Есть даже давно побуревшие снимки, сделанные еще в Будапеште. И миллион детских фотографий Ави. — Он поник головой и горестно пробормотал: — И ни одного снимка мамы вдвоем с Ави. Ни одного! Даже свадебного. — Помолчав, он спросил: — Как ты думаешь, что это может значить?
Я судорожно искал, как отшутиться, что такое придумать, чтобы выскочить из угла, в который он меня загнал. Но я знал, что мой племянник не дурак, а правда сильнее любых наших желаний.
— Я не был знаком с Ави, — наконец ответил я. Это был единственный честный вариант ответа.
— Я тебя не о том спрашиваю! — серьезно сказал Эли.
— Да? — Я сделал вид, что удивлен. — А о чем?
Эли посмотрел на меня в упор и тихо спросил:
— Ты уверен, что он был моим отцом?
Хотя последние полчаса я только тем и занимался, что изобретал, как половчей вывернуться, сейчас я оказался бессилен. Я просто оцепенел. Наконец Эли отпустил мою душу на покаяние.
— Ладно, Дэнни, не мучайся, — тихо произнес он. — Можешь не отвечать. Я по твоему лицу все вижу.
Через два дня я повез Эли в Иерусалим на его «вторую бар-мицву». Будучи зильцским равом, дядя Саул из дипломатических соображений не мог присутствовать на субботней церемонии. Но мы с ним договорились, что в знак уважения к памяти моего отца должны призвать Эли к Торе в понедельник, во время утренней службы у Стены Плача.
Дебора не смогла заставить себя поехать. Официальным оправданием служило то, что она все равно будет разлучена с сыном и окажется в толпе женщин в их «секторе». А главное, в ней еще жили воспоминания о давнишнем скандале, оставившем в ее душе глубокую рану.
Думаю, что были и другие воспоминания.
Надо ли говорить, что собралась вся иерусалимская община Бней-Симха, включая мальчиков из ешивы, довольных вдвойне — ведь на них свалилось полдня отдыха! Как и я, Эли в любой компании был как рыба в воде. Он одинаково легко чувствовал себя среди танцующих хасидов и с кибуцниками на дискотеке.
