Нет, это было бы страшнее ада - бесплотной тенью жить на Луне, в пустынном мире, жить памятью о Земле, где есть зеленая трава и алая кровь, раскаты гром и звуки поцелуя, где есть жизнь и есть смерть.
Как, бишь, говорила Ноэми?..
И все же какой-то голос непрестанно нашептывает Михаю, что его место там, среди обитателей лунного мира.
Нет иного выхода из его злополучной жизни.
Он сам сделал ее такою.
У него две жизни, взаимоисключающие друг друга. И две женщины, ни одну из которых он не может покинуть, ни от одной не может оторваться.
В такие минуты, когда он находится одинаково далеко от них обеих, когда но совершенно один, с особой остротой ощущает он весь ужас своего положения.
Ведь он боготворит Тимею. А Ноэми безраздельно властвует в его душе.
С той он вместе страдает, с этой вместе радуется. Та - поистине святая, эта - истинная женщина.
Михай часто думает о своей жизни. Когда он совершил роковую ошибку? Когда присвоил себе сокровища Тимеи? Или когда взял Тимею в жены?
Или когда, в отчаянии покинув ее, со смятенной душою встретил Ноэми и обрел с нею счастье?
Первое обвинение более не тяготит его. Тимея теперь владеет всем имуществом, которое Тимар поднял со дна Дуная, ее состояние возвращено ей.
Второму обвинению тоже есть оправдание. Он женился на Тимее по любви, и Тимея вышла за него по доброй воле, жарким рукопожатием ответив на его предложение руки. Михай обошелся с нею как мужчина, достойный женской любви. Откуда ему было знать, что Тимея любит другого? Откуда ему было знать, что она любит так сильно, что даже не желает познать любовь?
Но вот от третьего обвинения никуда не уйдешь. Когда ты узнал, что жена тебя не любит, так как другой человек разрознил ваши сердца, нужно было не бежать трусливо, а пойти к тому человеку и сказать: "Друг мой и наперсник юных лет, одному из нас нет места в этом мире. Я тебе люблю и обнимаю, а теперь поедем куда-нибудь на уединенный остров и будем стреляться до тех пор, покуда они из нас не умрет". Вот как надо было тебе поступить. И тогда жена признала бы в тебе мужчину.
Другой человек сделался в ее глазах идеалом, поскольку предстал перед нею храбрым и мужественным; кто мешал тебе доказать, что ты тоже мужчина? Острая сабля в твоей руке скорее покорила бы ее сердце, чем все твое золото и бриллианты. Любовь женщины не выпрашивают, как милостыню, а завоевывают.
И ты должен был заслужить, завоевать, а моет быть, и силою добыть ее любовь. Будь ты тираном, ты бы обращался со своей женой, как султан, купивший ее в рабство, бил бы ее плетью, покуда не укротил строптивую, но все же ты был бы ее повелителем, ты обладал бы ею и она была бы твоей. А ты сделал ее жертвою, живым укором своей совести, призраком, что словно с того света является к тебе безгласным судиею твоего проступка.
И ты не дерзаешь порвать эти узы!
Если бы ты набрался мужества подойти к ней и сказать: "Тимея, я ваш злой гений, лучше будет расторгнуть наш союз".
Но ты дрожишь. Ты боишься, что Тимея ответит: "Нет, я не стремлюсь к разводу. Ведь я не стражду. Я дала клятву хранить вам верность и от клятвы своей не отступлюсь".
Осенние ночи становились все длиннее, а дни - короче, вода в озере постепенно остывала, но Тимару купание в холодной воде доставляло удовольствие. Пловец ведь холода не ощущает. Тело его вновь обрело прежнюю натренированную упругость, от перенесенной болезни не осталось и следа, нервы, мускулы были крепки, как сталь. И все же он был очень болен.
Ипохондрия у людей с больной селезенкой, подверженных сплину, поддается врачеванию: проходит телесный недуг, и человек обретает покой. Но когда тоска ложится камнем на душу здорового, закаленного мужчины - это уже смертельная беда.
Ипохондрик носит теплое пальто, кутается с головы до пят, плотно конопатит окна, чтобы не пахнуло сквозняком, пищу принимает точно отмеренными порциями и оп совету врача. Докучает лекарям жалобами, изучает медицинские пособия и тайком прибегает к знахарским снадобьям, велит топить в комнатах до строго определенного градуса и каждый час меряет пульс - ипохондрик боится смерти. А человек, терзаемый меланхолией, подставляет распахнутую грудь ветру, ходит в непогоду с непокрытой головой, спит у растворенного окна и не стремится продлить жизнь.
Ночи стояли ясные. Тимар, как только вызвездит, ночи напролет просиживал у окна, разглядывая в подзорную трубу светящиеся точки мирового пространства. Едва луна уходил за пределы видимости, он тотчас же бросался к телескопу. Луна была ему ненавистна, как может быть ненавистен человеку вконец опостылевший край, со всеми обитателями которого он успел перессорится, или же как кандидат в парламентские депутаты ненавидит избирательный округ, где он в силу многих причин провалился и где тем не менее вынужден жить.
Во время этих астрономических наблюдений на его долю выпала удача быть свидетелем столь редкого небесного явления, что значится в астрономических ежегодниках в разряде исключительных. На небе появилась одна и комет, возвращающихся с определенной регулярностью.
Тимар сказал себе: "Вот она, моя звезда. Такая же потерянная, как моя душа, ее передвижения столь же бесцельны, как и мои, все ее существование, как и мое, - лишь видимость, лишенная какой бы то ни было реальной основы". И он целыми ночами следил за прохождением этого небесного чуда.
В одном направлении с кометой двигался и Юпитер с четырьмя своими спутниками; пути их неизбежно должны были пересечься.
Как только комета приблизилась к Юпитеру, хвост ее вдруг начал раздваиваться: сказывалось воздействие большой планеты, дерзнувшей оспорить у Солнца его властительное право на комету.
Все это происходило на глазах у обитателей Земли.
На следующую ночь у кометы образовалось два хвоста, раскинутых в разные стороны.
И тут самый большой и наиболее отдаленный спутник Юпитера стал стремительно приближаться к комете.
"Что же будет с моей звездой?" - гадал Тимар.
На третью ночь ядро кометы стало тускнеть и как бы дробиться. Спутник Юпитера в эти часы находился к ней ближе всего.
К наступлению четвертой ночи вся комета была разорвана надвое; два новых небесных тела - каждое с мерцающим ядром и ярким хвостом - разошлись по своим параболам, образующим острый угол, и начали свой бесцельный бег в бесконечных просторах Вселенной. Выходит, и небесные пути бывают схожи с путями земными?
Тимар следил за этим удивительным явлением в подзорную трубу, пока кометы не скрылись в глубинах Вселенной. Увиденное произвело на него глубочайшее впечатление.
Теперь он покончил свои счеты с миром.
К самоубийству бывают сотни всевозможных поводов, однако наиболее настойчивый и неодолимый из них. Как правило, порожден долгим созерцанием Вселенной. Стерегите того, кто не ради научного интереса изучает небо, исследует тайны природы: на ночь прячьте от него острый ножи пистолет, обыскивайте его одежду - не спрятан ли там яд?
Да, Тимар был готов убить себя. У сильных натур такое решение приходит не в одночасье, а созревает постепенно. Оно вынашивается годами, а способ осуществления изобретается с превеликим тщанием.
В душе Тимар мысль эта созрела окончательно, и он приступил к планомерному ее осуществлению.
С наступлением в Прибалатонье ненастных дней он вернулся в Комаром. Каждый, кто встречался с ним, непременно отмечал, что он стал совсем как прежде и хорошо выглядит.
А Тимар к тому же выказывал и хорошее расположение духа.
Лишь от Тимеи не укрылось выражение внутренней решимости на его лице, лишь Тимея допытывалась с беспокойством: "Что с вами, супруг мой?".
С тех пор как Михая подкосила болезнь, Тимея по отношению к нему была сама заботливость и нежность. Эта ее нежность лишь подталкивала его к острию ножа.
Любое самоубийство есть безумие, а любое безумие хоть чем-то да выдаст себя. Многие люди отдают себе отчет в том, что они безумны, и каждый самоубийца тоже знает это о себе. Он пытается скрыть свою тайну и тем самым выдает ее. Решает про себя впредь вести умные разговоры, чтобы никто не догадался о его безумии, но все его умные речи не к месту и не ко времени и лишь вызывают подозрение. Будущий самоубийца выказывает преувеличенную веселость, не скупится на шутки, но веселье его столь необычно и действует настолько удручающе, что каждый сторонний наблюдатель, содрогнувшись, скажет про себя: "Этот чует своей конец!".
Тимар решил, что это должно произойти не дома.
Он написал завещание, согласно которому все свое имущество оставил Тимее и бедному люду. У него хватило нежности и предусмотрительности учредить особый фонд на случай, если Тимея после его кончины выйдет замуж, а ее будущие дети вдруг окажутся в нищете: им будет обеспечено пособие из этого фонда размером в тысячу форинтов в год.
А план его заключался в следующем: как только наступит подходящее время года, он уедет - якобы в Египет, а в действительности - на ничейный остров.
