Он лишил Тодора Кристяна всего Старого Света, хитроумным способом спровадив его за океан.
Он лишил Атали отца, матери, жениха, собственного дома, всех земных и небесных благ.
Он лишил Качуку надежды на счастливую жизнь.
Уважение окружающих, благодарные слезы б бедняков и сирот, королевская награда - все это незаслуженно присвоено им. Даже солидарность контрабандистов и мелких жуликов и та добыта обманом.
Он обманул самого Господа бога, похитив ангела небесного.
Собственная душа и та более не принадлежала ему: он прозаложил ее луне и опять обманул, не дав обещанное.
Уже был под рукою яд - средство переправы в звездные сферы, заранее ликовало сонмище дьяволов, готовясь вонзить когти в свою жертву. Но он обхитрил и самого дьявола, пощадив себя, хотя собирался убить.
Он стяжал себе райский сад на земле, где украдкой срывал запретные плоды за спиной архангела-хранителя; в этом райском уголке он перехитрил всех, кто олицетворяет человеческие законы: священнослужителя, короля, судью, военачальника, налогового инспектора, полицейского. Всех он обвел вокруг пальца.
И все сходило ему с рук.
Но доколе удача будет сопутствовать ему?
Всех ему удалось обмануть, кроме одного человека: самого себя.
Лицо его светилось улыбкой, а в душе навсегда воцарилась печаль.
Уж он-то знал себе настоящую цену, и все-таки поступки свои соразмерял с тем выдуманным человеком, каким казался со стороны.
Но ведь это невозможно.
Несметные богатства, всеобщее уважение, счастливая любовь - если бы хоть одно из этих земных благ досталось ему праведным путем! Основу его характера, его естественную духовную атмосферу составляли искренность, честность, любовь к ближним, взыскательность, самопожертвование, однако жизненные соблазны, противу которых слаб человек, увлекли его на совершенно иной путь. И в результате он превратился в человека, которого все любят, все уважают и лишь он сам ненавидит и справедливо обвиняет себя.
Вдобавок ко всему со времени его последней болезни судьба наградила его железным здоровьем, все шло ему на пользу. Вместо того чтобы постареть, он помолодел.
Вот уже которое лето подряд Тимар был занят физическим трудом. Он завершил столярные работы в домике, поставленном в прошлом году, дело было за токарной отделкой и художественной резьбой. Ему удалось обхитрить даже муз, похитив у них творческие способности. Истинным наслаждением было любоваться домом, который под умелыми руками Тимара превращался в подлинное произведение искусства. В Тимаре пропал прирожденный художник.
Колонны, поддерживавшие крыльцо домика, были все резные: одна изображала двух сплетшихся змей, головы которых служили капителью; другая являла собою увитый лианами пальмовый ствол; третью образовывало переплетение виноградных лоз, где из-под листьев выглядывали ящерицы и белки, а четвертой колонной служил пучок тростинка, гордо возносящего метелки своих соцветий.
Внутренняя обшивка стен, изукрашенная сложной мозаикой, могла быть причислена к непревзойденным образцам художественной резьбы, столы и стулья отличались художественной компоновкой деталей, белокипенный граб и испещренных узорами выплывок, послуживший материалом для гардероба, и часового футляра, призваны были выгодно оттенить темно-коричневый фон орехового дерева. Изящный, с интарсиями, балдахин над кроватью свидетельствовал о художественном вкусе мастера. Двери и она тоже открывались по-особому, не как в обычных домах: задвинутые вбок или поднятые кверху, они исчезали в стене; все хитроумные запоры-задвижки были также сработаны из дерева. Тимар загодя объявил, что в доме не будет ни одной детали, ни единого клина, сделанных не его руками, и правда, железа тут было не сыскать. Тимару хотелось все смастерить собственными силами и из подручных материалов, которыми был богат остров. Задержка вышла лишь с окнами - чем заменить стекло? Поначалу Тимар затянул рамы москитной стекой, но тогда дом становился пригодным лишь для летнего пользования, да и дождь захлестывал внутрь, если не закрывать ставни. Он попробовал было на манер эскимосов заменить стекло пленкой пузыря, но это не вязалось с общей роскошью отделки. Тимар продолжал поиски до тех пор, пока на одном из склонов "блуждающей" скалы не обнаружил пласт слюды, именуемой кошачьим серебром или мариинским стеклом. С превеликим тщанием он высвободил нежный прозрачный минерал из каменной породы, расщепил его на тончайшие пластинки, а затем, соорудив из узеньких планок некое подобие решетки, заполнил ее промежутки этим ниспосланным свыше стеком. Труд поистине рабски, однако у могущественного, богатого негоцианта достало на него терпения.
Зато вот уж было радости, когда он смог ввести своих близких в готовый, отделанный дом. Смотрите, любуйтесь, все это плоды моих трудов. Даже король не способен преподнести такого подарка королеве!
Втором малышу сравнялось четыре года к тому времени, как "домик Доди" был готов.
Теперь Михая ждали другие заботы - научить мальчика читать.
Доди рос мальчиком здоровым, смышленым, веселым. Тимар заявил, что сам берется обучить его грамоте, плаванию, гимнастике, а также садоводству и плотницкому ремеслу. Если человек умеет обращаться с долотом и рубанком, он всегда себе заработает кусок хлеба. А Доди освоит все эти премудрости.
Тимар поверил было, что все идет как надо и что такая жизнь будет продолжаться до скончания дней.
Как вдруг судьба, избрав своим орудием Терезу, властно скомандовала: "Стой!".
Минуло восемь лет с тех пор, как Тимар впервые очутился на безымянном острове. Ноэми и Тимея тогда были еще детьми, теперь же Ноэми сравнялось двадцать два, а Тимее двадцать одни год; Атали шел двадцать пятый, Терезе перевалило за сорок пять. Самому Тимару исполнилось сорок два, а маленькому Доди пошел пятый годик.
Одному из них предстояло уйти из жизни, завершив до конца весь отпущенный срок - недолговечный, зато исполненный стольких страданий, что их хватило бы и на мафусаилов век.
Как-то летним днем, когда Ноэми с ребенком гуляла в саду, Тереза обратилась к Тимару:
- Михай, я должна тебе кое-что сказать. Мне не дотянуть до зимы, я знаю, что умру. Вот уже двадцать лет я страдаю сердечной болезнью, и эта болезнь сведет меня в могилу. Не подумай, будто говорю так, для красного словца; болезнь моя смертельна. Я скрывала ее, никогда не жаловалась, лечилась сама, умела, лечили меня вы своей любовью и радостями. Если бы не вы, мне бы давно лежать в могиле. Но теперь недолго осталось. Вот уже год, как я не сплю. За целую ночь не вздремнуть ни минуты: ляжешь, а сна ни в одном глазу. Думаю, скоро придет долгий сон - долгий и беспробудный. Я его заслужила. Целый день я только и делаю, что прислушиваюсь, как оно бьется, мое сердце. Зачастит вдруг, словно испугалось чего, и замрет, точно остановилось насовсем, потом стукнет раз-другой, заколотится, забьется и опять перестанет. Отработалось мое сердце. Конец ему приходит. Часто кружится голова, только силой воли удерживаешься, чтобы не упасть. Долго мне не протянуть. Он я смирилась ни о чем не жалею. Душа моя спокойна. Дочери моей есть кого любить помимо меня. Я ни о чем тебя не спрашиваю, Михай, не требую с тебя никаких заверений. Столько слов говорится впустую, больше полагаюсь на чувства. А ты ведь чувствуешь, что ты знаешь для Ноэми и что Ноэми значит для тебя. Стало быть, и у меня душа не болит. Можно умирать, не докучая Всевышнему своими молитвами. Да и о чем мне просить его, когда он и без просьб не оставил меня своею милостью. Верно, Михай?
Михай стоял понурясь. Это обстоятельство рушило все его мечты. Он видел, что здоровье Терезы подорвано. По лицу ее он замечал, как старается она побороть неумолимую болезнь, которая наносит человеку удар именно там, где тело теснее всего соприкасается с душою, - в сердце. С ужасом думал он о том, что станет с Ноэми, если Тереза вдруг умрет.
Разве сможет он тогда, по своему обыкновению, оставлять на долгие зимние месяцы слабую женщину одну с малым ребенком?
Кто тогда их ободрит, защитит, кто им поможет?
Михай всегда отгонял от себя эту мысль, но сейчас она подступила к нему вплотную; больше от нее не отмахнешься.
Тереза сказала правду. В тот же день на остров приехала знакомая торговка фруктами, и Тереза, отмеряя ей корзиной персики, вдруг упала без памяти.
Ее удалось привести в чувство. Через два дня торговка явилась снова. Тереза решила превозмочь себя и вновь потеряла сознание. Торговка расстроено запричитала.
Когда эта женщина через несколько дней в третий раз приехала за фруктами, Михай и Ноэми не выпустили Терезу из дома и сами отмерили фрукты.
На прощание торговка заметила, что ежели бедная хозяйка занемогла так сильно, то надо бы ей исповедаться.
Михай глубоко задумался над словами Терезы.
Для него Тереза была не только матерью Ноэми и единственной опорой семьи в его отсутствие. Это женщина большой души; судьбе угодно было избрать ее, как был избран Иов, дабы испытать ее тысячей земных напастей; однако душа ее не сломилась под бременем страданий, не поддалась сомнениям, не позволила унизить себя. Тереза молча терпела и трудилась.
