Осторожно она продвигалась по узкой улице: повороты и выбоины таили еще большую, чем обычно, опасность из-за непрекращающегося проливного дождя. Давно не обновляемое уличное освещение Брайтстоуна с трудом пробивало черноту ночи. Но зато и бояться нечего: на улице не было ни души. В такую ночь воистину хороший хозяин собаку из дома не выгонит, думала про себя Джоан. И крыса из норы носа не высунет. Кроме одной. Кроме одной. Для того она и здесь, чтоб отрубить ее длинный хвост.
Вот и мыс, и огромный старый утес вздымается впереди во всем своем гордом величии. Машина карабкалась вверх по дороге. Когда крутой подъем кончился, она попыталась разглядеть очертания пасторского дома и церкви в непроглядной мгле, но ей это не удавалось. Но она знала, что дом и церковь здесь, она чувствовала их незримое присутствие и радушие, с которым они ее приветствовали.
Преодолевая усталость и слезы, она поставила машину и с неимоверным напряжением оторвала замерзшее тело от сиденья. Казалось, что она гнала машину часами, днями. Ну, все, приехала, наконец. Ей бы только поговорить с Робертом, и все опять будет замечательно.
Ни одно окно в доме не светилось. Может, он в маленькой гостиной с задней стороны дома, где любила читать и работать Клер? С трудом передвигая затекшие ноги, она поднялась по ступенькам и толкнула дверь. Та оказалась открытой. Значит, он дома. Глубоко вздохнув, Джоан вступила во мрак холла. Ее встретил до боли знакомый запах старого помещения. Дома.
— Роберт!
Ни звука. Она пересекла холл и открыла дверь комнаты Клер. Всюду было темно и пусто. Но в доме чувствовался человеческий дух — все замерло в ожидании, словно дом, затаив дыхание, надеялся, что вот-вот закипит в нем человеческая жизнь, и нить из прошлого будет подхвачена, будто ее обронили лишь вчера.
И все же присутствие мужчины ощущалось с такой силой, что Джоан не сомневалась: Роберт только что вышел, просто выскочил, может по вызову комитета по празднованию на заключительное совещание-летучку. Качаясь от усталости, она побрела наверх. „Буквально минутку передохну в своей комнате, — говорила она себе, — потом внесу сумку и приготовлю все на ночь“. Ноги сами вели ее куда надо — так хорошо они помнили каждую ступеньку, каждую выбоинку в старом доме. Свет она даже не включала — зачем ей свет? Джоан знала здесь каждый дюйм.
В ее комнате ничего не изменилось, будто и не было этих долгих лет. Джоан охватило чувство благодарности. Она сделала шаг к кровати, и вдруг — без звука, без предупреждения мужская рука железной хваткой обхватила ее талию, а ладонь зажала рот и нос, так что невозможно стало дышать. Она ощущала его тело, крепкую выпуклую грудь, длинную стройную ногу, сладострастно прижавшуюся к ней сзади. В воображении, если не в памяти, это тело когда-то давным-давно находило в ее собственном теле такой сильный отклик! Она знала каждый его изгиб, оно владело всеми ее чувствами и желаниями. Вскрик застыл на ее губах вместе с надеждой.
— Привет, Джоани, — раздался приятный голос, но в кем чувствовалась смертельная угроза. — Что такая очаровательная девушка делает в этом месте?
— Поль!
Он почувствовал, как свистит у нее в горле воздух, и рискнул немного ослабить свою хватку.
— Ты, стало быть, тоже за Робертом, — проворковал он ей на ухо. — Значит, я на верном пути?
— Пусти!
— Не торопись! Где твой разлюбезный братец — пресвятой Роберт?
— Не здесь! Ему надо было уехать. Убирайся. Для того я и здесь!
Он рассмеялся, и дыхание его теплой струей защекотало ей макушку.
— Ты врешь, Джоан. Но ведь ты что хошь готова нести, чтобы спасти его, правда ведь — все что угодно?!
Она всем существом ощущала его тело, его близость, его потрясающий мужской запах. Его руки — одна на талии и бедрах, другая, легко лежащая на груди и плечах — жгли ее, словно каленым железом.
— Твое вранье стоило мне жизни, Джоани, — почти пропел он. — Ты всегда знала, что это он убил Джима Калдера И тебе ничего не стоило подставить меня вместо него — на всю жизнь! Пожизненный приговор! За тобой должок, Джоани.
— Нет! — Она яростно извернулась в его объятиях и почувствовала мертвящую тяжесть пистолета. — Я пыталась спасти тебя, глупый ублюдок! Когда за тобой пришли, я предложила тебе алиби! Я сказала полиции, что ты всю ночь был со мной. Но ты отшвырнул меня! Ты отшвырнул свою собственную жизнь, Поль Эверард, потому что, видите ли, твоя гордость не позволила тебе сказать, что ты спал со мной!
Перехватив ее руки, он пытался рассмотреть ее лицо в неверном ночном свете.
— Вот почему ты это сделала, — задумчиво произнес он. — А я, значит, повел себя как глупый ублюдок, да? Спал с тобой? А я бы хотел! Это было бы здорово! Ты мне всегда нравилась — да и кто из брайтстоунских ребят не мечтал об этом — переспать с самой мисс Мейтленд! Но я даже толком не знаю… как-то не мог сам сделать первый шаг… а ты, оказывается, сама была не прочь!
Ловко вывернув ей руки за спину, он сжал ее запястья одной сильной рукой, а другой, почти нежно, двумя пальцами повернул к себе ее лицо. — Ты и сейчас еще неравнодушна ко мне, Джоан? — нетерпеливо обратился он к ней. — Меня столько продержали — я не видел женщин целую вечность…
Он нагнулся к ее губам с жадностью истосковавшегося по любви человека, и ее тело потянулось к нему в его цепких объятьях. Словно человек, чуть не умерший от жажды, он целовал и целовал ее, и с каждым ее движением тело его наливалось желанием. Неуклюжими пальцами новичка он нашел ее грудь и почувствовал затвердевшие соски, ждущие его ласки. С какой-то грубоватой настойчивостью он гладил ее спину, бока, с силой прижав к себе. По тому, как напряглось ее тело, он понял, что она готова отдаться ему. И тогда он осторожно поднял ее на руки и понес к кровати.
Она лежала, как мрамор, в блеклом свете луны, но часто дышала, и это возбуждало его невыносимо. Сбросив пиджак и положив пистолет на тумбочку у кровати, он лег рядом с ней и расстегнул платье, обнажая безупречно гладкую кожу. Когда она наконец стала издавать горлом задыхающиеся вскрики радости, он протянул руку и поднял юбку, открывая шелковистый треугольник. В то же мгновение Джоан резко перевернулась на бок, и пальцы ее сомкнулись на рукоятке пистолета.
Времени на размышления не было. Он резким движением отбросил оружие в сторону и всем телом навалился на нее, прижимая своей тяжестью к кровати.
Выстрел отозвался у него в ушах трубой Страшного Суда. Тупая боль пронзила бок. Навалившись на нее всей своей тяжестью, Поль протянул обе руки и сомкнул сильные пальцы на длинной шее.
— Это была глупость, — устало пробормотал он. — Теперь ты сама напросилась на худшее, и, видит Бог, ты это получишь!
Она не шевелилась.
— Ты слышишь меня, Джоан?
Он яростно затряс ее. Она болталась в его руках, как тряпичная кукла, и сквозь тупую боль к нему пришло ошеломляющее понимание. Тело ее было совершенно расслаблено, слишком расслаблено, — она не издавала ни звука… Не издавала ни звука, потому что не дышала. Спрыгнув с кровати, он бегом пересек комнату и щелкнул выключателем. Освещенная ярким электрическим светом, внезапно выхватившим ее из ночной темноты, Джоан лежала на постели в луже крови. Глаза ее были широко открыты, губы улыбались, но она была мертва.
— Всю свою жизнь я считала, что тебе до нас нет дела. И вдруг выясняется — что ты просто ничего не знал.
Это было так ново для нее: он видел, что ей еще надо к этому привыкнуть. А ему самому — как свыкнуться со всем, что он сейчас узнал?
— Да, вероятно, потребуется время — нам обоим — чтобы сжиться со всем этим, — задумчиво проговорил он, уставившись невидящим взором в потоки дождя за окном. — Но в конце концов, это только начало. Теперь мы знаем правду — и можем хоть что-то исправить из всего этого нагромождения ошибок. — Он помолчал. — Эмма, я…
Он не успел закончить. Дверца внезапно распахнулась. У машины, покачиваясь под проливным дождем, стоял Поль в окровавленной рубашке. Лицо его дергалось от ярости.
— Вылезай! — приказал он, размахивая пистолетом. — Поживей!
— О нет, Поль! — закричала Эмма. — Я ошиблась! Он не знал! Он не хотел, чтоб ты расплачивался за него!
Поль зло рассмеялся.
— Теперь он и тебя обработал, так, что ли? Какое обхождение с дамами! Только подумать! Ну-ка вылезай, ты, ублюдок! Вылезай из машины — мигом — не то я пристрелю девчонку!
По его виду можно было понять, что он на все готов. Роберт не торопясь стал выбираться из машины. Пронизывающий ветер и дождь обрушились на него, но он старался не дрожать. Ему не хотелось показывать страх.
— Туда!
Пересиливая ветер, они двинулись по утесу, волоча ноги по жухлой свалявшейся траве С возрастающим ужасом Роберт понял, куда они идут. Впереди, всего в нескольких ярдах был обрыв. Рев волн, бьющихся о камни, казалось, так и звал броситься в их дикие объятья. Он был почти готов отдаться воле рока и принять прощальный поцелуй этой последней ночи. Конец всему. Конец вине…
