— Роберт, не знаю, что ты хочешь сообщить мне, и было бы глупо полагать, что я тут же прощу тебя, лишь бы не потерять, как я думала, когда приехала сюда. Но одно знаю наверное, — ее чистые глаза заглядывали ему прямо в душу, — то, как ты говорил со мной сейчас, это первый честный и искренний разговор между нами за долгие годы! Поэтому еще глупее было бы — я была бы просто дурой — взять и отбросить все просто так. Давай попробуем. В конце концов, попытка не пытка. Но попробуем вместе. Понемножку. По шажку. И тогда увидим.
— Боюсь, что шажками тут не обойдешься, надо действовать быстро, — с горечью заметил он. — Не могла бы ты найти сестру и попросить ее принести мою одежду? О, Клер, мне так много надо рассказать тебе — и еще больше сделать!
Начинать надо с Эммы, дитя, потерянного чуть не двадцать лет назад и потерявшегося снова. Почему она пропала? Почему полиция не видела ее, когда явилась спасать в ту ночь его и Поля? И куда она могла деться?
Чтобы объяснить все про Эмму, надо было объяснить свои отношения с Алли. Он чувствовал, что никогда сильнее не любил Клер, хотя и понимал, что каждым словом нещадно терзает ее. Обхватив руками колени — этот бессознательный девический жест до сих пор действовал на него безотказно, — Клер, веря и не веря, слушала всю его историю, которую он выкладывал без утайки. То, что неверность, в которой она подозревала его сейчас, на самом деле имела место больше двадцати лет назад, было в каком-то смысле отменой смертного приговора. В то же время подлинным ударом оказался объект любви.
— Но с Алли! Роберт! С Алли! — только и повторяла она. Он понимал, что потребуется время, чтоб Клер как-то свыклась с этой мыслью.
Не меньшим шоком было сообщение о том, что плод этой связи жив, мало того, находится здесь и хочет признать Роберта своим отцом.
— Я это не могу отрицать, Клер, — изрек он с такой простотой, что Клер была уязвлена в самое сердце. — Но не могу и требовать, чтобы ты это приняла, так что решай сама.
Клер еще не знала, как ей повести себя в этом деле. Но одно понимала четко: существует потерянный ребенок, пусть и двадцати лет, и мать в ней не могла с этим примириться ни на секунду.
— Первым делом, Роберт, надо ее найти, ясно? — с волнением воскликнула она. — Дай мне хоть посмотреть на нее, ладно? А там видно будет. Думаю… это все, что в моих силах — во всяком случае — пока.
* * *
Они начали с полиции и тут же получили от ворот поворот. Никаких сообщений о молодой женщине не поступало. Никаких происшествий, кроме двух мужчин в бессознательном состоянии, найденных прошлой ночью на мысе. Никаких дорожных инцидентов и пропаж. К сожалению, ничем помочь не можем.
— Но где-то на ночь она останавливалась! — настаивал Роберт; на лице его было явное беспокойство. — Потому что если она всю ночь провела под этим дождем… — Он даже не решился закончить мысль.
— Давай попробуем по отелям.
Ничтожность размеров Брайтстоуна на сей раз явила свои преимущества Пансионов в городке было раз-два и обчелся, а тех, что ей по карману, и того меньше. Так что им не пришлось тратить время на поиски.
— Юная девушка лет двадцати, белокурая? Да, была здесь, останавливалась прошлой ночью.
— А где она сейчас?
Улыбка. Желтые искрошенные зубы.
— Спросите что полегче. Была да сплыла.
Он ни словом не обмолвился о том, что молодая дама заплатила только за ночь вперед, что так ни разу и не ночевала здесь и что, наконец, ее пожитки и сейчас стоят на чердаке. Обо всем этом особенно распространяться было незачем. В конце концов, каждый по-своему зарабатывает на хлеб.
Клер ждала его в машине; лицо ее было бледным и озабоченным. Глубоко обеспокоенный Роберт подсел к ней.
— Она уехала, — коротко доложил он.
— Куда уехала?
— Ему ничего неизвестно. Как и мне, — признался он.
Какое-то время они сидели молча.
— Давай-ка все обмозгуем, Роберт, — заговорила Клер, к своему удивлению чувствуя, что не на шутку беспокоится. — Давай попробуем взглянуть на дело ее глазами: куда она отправилась бы, что делала? Вчера ночью она была там, на мысе, с вами, вы оба были ранены и находились в смертельной опасности. Как ты думаешь, что она могла предпринять?
— Она попыталась бы найти помощь. Это, наверно, первое, что пришло бы ей в голову.
— Каким образом она могла бы это сделать?
— Машину взять она не могла. Она не умеет водить, — ответил Роберт, пытаясь собрать все по клочкам. — В полиции же сказали, что обе машины — моя и Поля, — были на месте — во всяком случае, когда они туда прибыли.
— Следовательно, ей надо было возвращаться от бухты Крушения пешком. Бедное дитя! В такую ужасную бурю! Где-нибудь внизу она нашла телефон и позвонила в полицию. Куда могла она податься после этого?
Они переглянулись и чуть не в один голос воскликнули:
— Конечно! В пасторский дом!
— Боже праведный! — выпалил Роберт. — Надо ж быть таким идиотом! — Включив мотор, он направил машину в сторону мыса. Боже, сделай так, чтоб она была там, молился он про себя. Цела и невредима Неужели Ты подарил мне ее для того, чтобы тут же отнять, и не даешь возможности показать, каким отцом я могу ей быть… Господи, Отче Всемогущий, услышь меня… пощади ее…
Они нашли ее под старым дубовым столом в холле — промокшую до нитки; девушку колотил озноб, и она почти ничего не соображала. Увидев ее бедственное состояние, Клер заплакала и заключила Эмму в свои объятья.
— Ну, ну, — шептала она, качая ее на груди — движение утешения и любви, живущее в крови у любой матери со времен Адама и Евы. Эмма приникла к ней как малое дитя и пыталась выговорить что-то неразборчивое. Наконец Клер подняла голову. — Мне кажется, она говорит „наверху“, не пойму, Роберт, что она пытается этим сказать, но, может, тебе лучше подняться и самому взглянуть?
* * *
Она лежала на своей девичьей кровати; глаза ее были закрыты, лицо спокойно и ясно, как никогда в жизни. Она лежала, словно в глубоком сне, вся подтянутая и чистая, как всегда Будто прилегла ненадолго отдохнуть. Только огромное пятно крови на белом покрывале свидетельствовало о том, что уснула она навеки. А аккуратно сложенные на груди руки ясно говорили, что умирала она не в одиночку.
Еще через минуту он был внизу, его лицо являло собой маску спокойствия, несмотря на пронзающую боль.
— Клер, тебе лучше увести Эмму отсюда. Отвези ее в отель, сними комнату, сделай что можешь.
— А ты?
Она сразу поняла, что произошло что-то ужасное.
— Позвони мне из отеля сразу же, как уложишь Эмму в постель. Я буду здесь. Я буду… ждать полицию.
История, которую излагал настоятель Мейтленд, была столь невероятной и сложной, что все полицейские, с которыми он встречался, передавали его по инстанции выше. И с каждой встречей, с каждым допросом бюрократическая машина начинала набирать обороты, поднимались старые досье, открывались новые доследования, и слепая Фемида, эта капризная старая дева с весами, медленно, но верно стала наконец поворачиваться в нужную сторону.
Все это время Поль, получивший в печень и селезенку пулю, отнявшую жизнь Джоан, отчаянно боролся за свою собственную — с переменным успехом. И все это время Клер либо Роберт были рядом, непрестанно что-то рассказывая или читая не приходящему в себя раненому, а что касается Клер, то та напропалую бичевала брата за его недостаточные усилия и грозила всеми карами, если он не проявит явных признаков улучшения прямо у нее на глазах.
Таким образом, вполне справедливо, что именно Клер была вознаграждена, когда Поль наконец открыл глаза и еле слышно проговорил:
— Привет, сестренка.
— Поль! О, Поль!
— Вот и я! — Голос был слаб, но принадлежал Полю — сомневаться не приходилось. — Побереги слезы… а то у тебя на мои похороны ничего не останется!
Врачи, которые в глубине души уже отчаялись поставить беднягу на ноги, настаивали на особом режиме покоя и медицинского наблюдения в период выздоровления, и потому потребовалось известное время, пока он достаточно окрепнет, чтобы довести до его сведения все, что произошло в течение недель его болезни. Первым делом Клер поспешила обрушить на голову брата новость о том, что с него снимаются все обвинения в совершенном преступлении с возмещением морального и физического ущерба за столь длительное заключение и потерю доброго имени в виде исключительно высокой денежной компенсации.
— Роберт нанял дорогого адвоката, чтоб занимался специально этими делами, Поль, — огорошила она его, — это значит, что работать тебе не обязательно до конца жизни. Теперь ты и в самом деле сможешь быть плейбоем, как хотел всегда!
Поль изобразил ухмылку.
