Профессор томительно долго и тщательно исследовал глаза Рустама.
— Очень хорошо! — сказал он наконец удовлетворённо. — Глазные нервы и в самом деле достаточно окрепли. Попробуем, как обещал, оперировать.
— Так можно нам надеяться, товарищ профессор? — быстро спросил Солдатов.
Волнение Рустама передалось и ему.
— Считаю, что можно! — твёрдо ответил Филатов. — Только…
Он помолчал, будто принимая какое-то важное и ответственное решение.
— … Только должен, обязан вас сию же минуту предупредить. Если и удастся спасти, то только один глаз. Другого практически нет. Он при ранении вытек. А я, повторяю, не господь бог.
Услышав эти слова профессора, Рустам обрадовался. Будет видеть! Но… одним глазом. Только одним! Всё-таки, значит, полукалека. Он вздохнул.
— Вы чем-то недовольны? — проворчал Филатов. — А если бы и это, половинное исцеление было невозможным? Вы подумали, разведчик? По крайней мере без палки будете ходить, людей видеть. Или этого, на ваш взгляд, — Филатов сделал на последних словах ударение, будто давая ещё раз понять, что Рустам видеть будет, — недостаточно?
— Нет, нет, что вы, профессор?! — сбивчиво забормотал Рустам. — Просто… Я на большее надеялся. Человеку ведь всегда большего хочется, даже когда он знает, что это невозможно и недостижимо. Конечно же, и на этом преогромнейшее спасибо! Я свет, свет увижу, живую жизнь, маму, любимую жену, дорогого сынишку, Я, наконец, работать смогу, пользу людям приносить.
— Ну то-то, — смягчился, даже улыбнулся скупой, но доброй улыбкой Филатов. — Придётся вам сегодня же лечь в нашу клинику. Надолго операцию откладывать нет смысла, да и нельзя. Будем вас срочно готовить. Я распоряжусь…
— Я вот ещё о чём хотел спросить, профессор, — снова заметно волнуясь, начал Рустам.
— О чём?
— Видите ли, до войны я работал учителем… Смогу я после операции вернуться в школу?..
— Ну, батенька! — в каком-то полушутливом изумлении развёл руками Филатов. — Вам сразу всё подавай… Первые два-три года, даже если операция пройдёт благополучно, об этом и думать не смейте… Иначе можете непоправимо навредить себе. Ну, а потом… В общем, поживёте — увидите…
— Спасибо! — не сказал, а выдохнул Рустам.
— Не люблю преждевременных благодарностей. Благодарят за сделанное, а я пока ничего для вас не сделал.
И Филатов вышел из кабинета.
Прошло около получаса. Заполнив историю болезни на Рустама, медсестра принесла больничную одежду и предложила переодеться. Солдатов, проводив Рустама до самой двери палаты, попрощался и ушёл, сказав напоследок:
— Ну, держи хвост пистолетом! Мы с Аней будем тебя навещать. Раз Филатов пообещал, он своё слово сдержит.
… Фазыл и тётя Фрося каждый день, едва проснувшись, наскоро завтракали и отправлялись либо к Рустаму, либо па кладбище. Когда Солдатов привёз в тот день тётю Фросю на кладбище, старушка, будто подкошенная, повалилась на могилу дочери. Она широко раскинула руки, словно обнимая этот скованный морозом холмик, и заплакала, снова, как и в госпитале в первый день, запричитала.
Теперь тётя Фрося стала ходить на кладбище каждый день. Печально останавливалась она у припорошенного сыпким снегом холмика и надолго замирала в молчании. Только слёзы катились я катились по её ещё больше исхудавшему и выцветшему до бескровной бледности лицу, и даже не было сил вытереть их.
Пришли они сюда с Фазылом и в день отъезда. Когда ещё судьба приведёт их в этот город? Когда доведётся побывать у дорогой могилы? Ведь тётя Фрося не в Нальчик возвращалась, а уезжала в далёкий для неё, неведомый Узбекистан, к Фазылу,
— Тётя Фрося… Мама, — заговорил он как-то, когда они шли с кладбища. — Там, в открытке… Катя просила…
— Знаю, Федя, знаю, — мягко перебила его тётя Фрося. — Она и мне о том же писала. Только зачем я тебе?.. Старая, больная…
— Зачем же вы так, мама?! — Фазыл даже остановился, укоризненно глянул на старушку. — Катину просьбу я выполню. Любая её просьба была для меня священной, а эта — в особенности. Я заберу вас в свой дом. Вы будете мне матерью, а я — вашим любящим и заботливым сыном. Увидите, как хорошо мы заживём вместе! Ладно, мамочка? Скажите «да», согласитесь, мамочка! — говорил он и гладил, гладил иссохшую, морщинистую руку тёти Фроси.
Старушка молчала. Многое всколыхнула в душе эта просьба, многое заставила заново пережить, о многом передумать.
В самом начале войны ушёл на фронт сын. И не вернулся. Даже похоронки на него не пришло… А ведь в канун войны Коля собирался жениться. После победы тётя Фрося вернулась в Нальчик и здесь узнала, что её будущая невестка вышла замуж. Замужество это больно отозвалось в душе. Оно как бы лишало мать последней надежды на возвращение сына. Не оказалось на месте и их дома. Только поросший бурьяном холмик земли увидела тётя Фрося на месте. Прахом пошло всё. Всё пошло прахом!..
Да, испытания и лишения, которые выпали на долю тёти Фроси в годы войны, многие, пожалуй, испытали. Вскоре после того, как Катя ушла на фронт, город захватили гитлеровцы. Большинство жителей подалось в горы. Тёте Фросе в то время было уже за пятьдесят, но она не роптала на то, что постелью ей служил порою голый камень, а подушкой — пучок сухой травы, Не роптала она и тогда, когда вышло всё продовольствие и пришлось есть дикие ягоды и всё, что было мало-мальски съедобным. Всё вытерпела, всё вынесла тётя Фрося. Потому что как и все, с кем она скрывалась в горах, верила: «После тёмной ночи обязательно наступит светлый день. После суровой и беспощадной зимы неизменно приходит мягкая и тёплая, в нежном цветении весна. Не вечны и эти тяжкие, беспросветные времена, близка победа над ненавистным врагом. И снова начнётся тогда мирная и счастливая жизнь».
Да, эта глубокая и светлая вера была той единственной поддержкой и опорой, которая помогла выстоять людям в горах. А тётя Фрося жила к тому же ещё одной надеждой: «Вернутся с фронта целы и невредимы, а если и искалеченные, зато живые, муж, Коля с Катей, и заживут они ладно да весело, будто войны, чёрной напасти этой, никогда и в помине не бывало».
Но не суждено было сбыться надеждам тёти Фроси, Сначала пришла похоронка на мужа. И месяца не провоевал Сергей. А потом без вести пропал сын. А теперь вот дочь ушла навсегда…
— Скажите «да», мама! — снова донёсся до неё ласковый, умоляющий голос Фазыла, будто он не рядом стоял, а где-то недосягаемо и неразличимо далеко.
— Да, — чуть слышно прошептала старушка, вся ещё во власти нежданно нахлынувших горьких воспоминаний. Потом порывисто припала к плечу этого сильного и заботливого парня, крепко сжала нежно гладившую её руку и повторила благодарно, горячо: — Да, сынок, да!..
И вот они торопливо шагают к глазной клинике; надо попрощаться с Рустамом — до отлёта осталось два с половиной часа. В клинике пробыли недолго. Когда собрались уходить, Рустам проводил тётю Фросю и Фазыла до дверей палаты. Ещё раз обнялись на прощание. От сознания того, что он теперь остаётся совсем один в этом большом незнакомом городе, сердце Рустама больно сжалось. Он долго ещё стоял у порога, прислушиваясь к удаляющимся шагам. А в ушах продолжали звучать слова прощальной сцены.
— Ну, дружище, держись! — крепко пожал Рустаму руку Фазыл. — И надейся. Без надежды, говорят, только шайтан живёт. А домашних я успокою и обрадую. Если понадобится, черкни, я приеду за тобой.
— Дай тебе бог счастья, сынок! — по-матерински тепло и ласково погладила Рустама по голове тётя Фрося. — Я с Федей еду в вага кишлак. Там и свидимся. Обязательно свидимся. Ну, до свидания. Дай-ка, я тебя поцелую…
Тётя Фрося вслед за Фазылом вошла в дом. Увидев, что горит печь, в комнатах аккуратно прибрано, полы вымыты, спросила:
— Сынок, а кто с тобой живёт?
— Никто, мама, я сам живу.
— Ну-ну! Только безлюдный дом разве таким бывает? Ты же вон сколько в Одессе пробыл. Или ангелы небесные, по-твоему, печь затопили?
— Да, вы правы. И в самом деле есть ангелы, которые не оставляют меня своими добрыми заботами, поддерживают в моём холостяцком жилье хоть мало-мальски нормальный человеческий порядок. Самому же круглый год некогда по-настоящему заняться домашними делами. Они, наверное, эти ангелы, и печку к нашему приезду догадались затопить. Только не небесные они, а вполне земные, и завтра же я вас познакомлю с ними.
— И кто же они?
— Сейчас пока ничего сказать не могу. И сам не знаю, кто из них заботливее и догадливее других оказался.
— Дай им господь счастья, кто бы они пи были, — благодарно проговорила тётя Фрося.
Печку растопили и в квартире прибрали, как и догадывался Фазыл, Мухаббат со Светой. Фазыл, едва добравшись до Одессы, отправил Свете телеграмму на адрес медпункта. Ещё одну телеграмму он прислал после того, как Рустама положили в клинику.
