Аврора снова вздохнула.
— Я не хотела расстраивать тебя, — поторопилась сказать Мелани. — Я просто позвонила, чтобы рассказать, что собираюсь пойти на эту пробу.
— Не нужно уводить разговор в сторону только из-за того, что меня так мало поддерживают, — сказала Аврора. — Если ты и все остальные будете стараться избегать этой темы, я просто не буду знать, как мне из этого выкарабкаться. И не воображай, что я не знаю, как стать менее ранимой. Правда, не надо и воображать, что я чувствую себя побитой. Я вовсе не чувствую себя побитой, я просто немного обескуражена.
Мелани не знала, что сказать. По правде говоря, ее всегда очень пугало, когда бабушка начинала грустить, когда она плакала или приходила в отчаяние. Такое случалось нечасто, но если случалось, ей становилось страшно.
— Я понимаю, что у тебя есть право грустить, — сказала Мелани. — Я только не знаю, как к этому относиться.
— Ну, это же свойственно любому человеку, — сказала Аврора. — И мне не нравилось, что моя мать иногда совершала ошибки. Ей полагалось быть сильной. А когда умер ее первый любовник, это ее так сильно подкосило, что я перепугалась до глубины души.
— Это был Сэм? — спросила Мелани.
— Сэм, — подтвердила Аврора. — Ее красавец садовник. Потеряв его, она уже не была сильной, и то, что единственный сильный человек в моей жизни больше не был сильным, все во мне настолько перевернуло, что я впала в панику и вышла за твоего дедушку. Людям не нравится, когда кто-то сильный вдруг допускает слабость, — прибавила Аврора. — Видимо, всем нам нужна иллюзия, что поблизости есть кто-то, кто всегда будет сильным, но это не что иное, как иллюзия. Вот сейчас я чувствую себя немного обескураженной. Мне было бы приятно, если бы кто-нибудь другой взял все на себя и был бы вот таким сильным человеком на какое-то время, но не думаю, чтобы кто-то отважился взять это на себя. Вот уж Рози точно не возьмется. Она скорей доживет остаток своих дней, делая стойку на голове.
— Жалко, что я не была знакома с твоей мамой, — сказала Мелани, надеясь, что Аврора поговорит еще немного о своем прошлом. Ей хотелось еще что-нибудь услышать о своей прабабке и ее любовнике, садовнике Сэме. Конечно, она видела много фотографий своей прабабки в семейных альбомах, там были даже фотографии садовника Сэма. Но живой рассказ был лучше фотографий.
— О, это была талантливая женщина, но в конце концов ее единственным достижением оказалась ее собственная жизнь, как и у большинства из нас, — сказала Аврора. — Я надеюсь, ты как следует присмотришься, прежде чем выходить замуж, Мелли. Не выходи за того, кто еще ничего в жизни не начал, как когда-то было со мной. Постарайся найти кого-то, кто хоть что-нибудь сумеет сделать.
— А может быть, я вообще не выйду замуж, — сказала Мелани. — Может быть, я никому настолько не понравлюсь.
— Обязательно найдется кто-то, кому ты понравишься именно настолько, насколько нужно, — успокоила ее Аврора. — Знаешь, ты еще только расцветаешь. Но уже в процессе цветения — я уверена — ты встретишь нескольких молодых людей, которые захотят жениться на тебе.
— Сомневаюсь, — сказала Мелани. — Не такая уж я и хорошенькая.
— Я же тебе сказала, ты еще только расцветаешь. Когда этот процесс у тебя завершится, ты будешь лучше, чем хорошенькая. Кроме того, люди редко женятся на красоте. В твоем возрасте я была круглая, как слива, и то толпы молодых людей прыгали мне под ноги. У меня было столько возможности выбирать, что меня это смущало. Я выбрала твоего деда. После его смерти у меня было все еще достаточно кандидатов, но я снова растерялась и выбрала Гектора, главным образом потому, что он настаивал на том, чтобы выбрать его. Существует всего два типа мужчин — те, что умеют настоять на своем, и те, что не умеют. Правда, ни тому ни другому противостоять я не умею.
— А как насчет психиатра? — спросила Мелани. — Он какого типа?
— Ненастойчивый, — ответила Аврора. — Мне пришлось самой снять с него штаны, чтобы затащить его в постель.
— Бабуля! — Мелани была в легком шоке.
— Так ты же спросила, — оправдалась Аврора. — У меня и в самом деле еще не пропал сексуальный аппетит, и я не понимаю, почему за это я должна извиняться, хотя многие люди считают, что мне следует за это извиниться. Им кажется, что единственное, чем мне следует заниматься — это вязать носки или шить ползунки для правнуков, хотя у меня всего один правнук, который уже вышел из возраста ползунков.
— Передо мной за это извиняться не надо, — сказала Мелани нервно.
— Я слышала, ты была шокирована тем, что твоя бабушка стаскивает брюки с ненастойчивого психиатра, — весело рассмеялась Аврора, потому что этот образ ей самой понравился.
— Мелани, ты думаешь, я — того? — спросила она.
— М-м-м, ты — это просто ты, — вздохнула Мелани.
— А то многим всегда казалось, что я слишком далеко захожу. Если это и так, то это ненарочно. Просто я всегда считала, что стоит попробовать. Слишком многие перестают добиваться своего, а как только перестаешь, сразу становишься пигмеем. Лично я предпочла бы обойтись без этого, пока могу.
— Может быть, тебе никогда не придется, — сказала Мелани.
— Ой, да все мы только гоняемся за призраками. Бедняга Гектор и не подозревал, что своему призраку он почти наступал на пятки. Перед самой смертью он завел разговор о том, чтобы повезти меня в круиз на Восток. У нас должна была быть огромная кровать в каюте-люкс, и мы должны были всю дорогу размножаться. Он совсем не понимал женщин, но он пытался понять. Последней его мыслью, возможно, была мысль о сексе.
— Это хорошо, — сказала Мелани. — То есть, может быть, это и странно, потому что он был такой старый, но почему-то мне это нравится.
— Рози считает, что я убила его, — пожаловалась Аврора.
— Чем это? Тем, что заставляла думать о сексе? — спросила Мелани.
— Нет, тем, что я плохо вожу машину. Он волновался, и у него случился приступ, — сказала Аврора. — Однако у нее тоже был приступ, но она не умерла. У Гектора было много приступов из-за меня, но он ни разу не умирал. И все-таки Рози сердится на меня. Поэтому, наверное, она и стоит на голове так подолгу. Не хочет смотреть мне в глаза.
И тут, к ужасу Мелани, Аврора вдруг захныкала.
— Тут уж… не поможешь, если… Гектор умер, — голос ее срывался, — он просто… отключился. Он так… тихо все это… сделал. Ни… Рози, ни я… даже и не слышали, как… он отключился. Я разгадывала кроссворд… а потом смотрю — его… уже нет.
— Ты не виновата. Конечно же, ты ни в чем не виновата, — стала успокаивать ее Мелани.
— Что? С Мелани… — ответила кому-то Аврора, пытаясь взять себя в руки. Это Рози, услышав, что она плачет, вошла в комнату.
— Не говори ей о моей пробе на телевидении, — быстро предупредила Мелани. — Она может обидеться на то, что я попробую скопировать ее.
— Ну, нет, вот уж этого я делать не буду, — заверила ее Аврора. — К ней и так-то не знаешь, как подступиться.
Аврора вздохнула, но Мелани почувствовала, что бабушка уже успокаивается.
— Тебе получше теперь? — участливо спросила она.
— Способна функционировать. Давай на этом, пожалуй, и распрощаемся, — сказала Аврора.
— Я был обречен еще до своего рождения, — признался Уилбур. Эта была его очередная попытка объяснить самому себе и Томми, как оказался в тюрьме. Уилбур был теперешним соседом Томми по камере. Джои, прежний сокамерник, не выдержал — или притворился, что не выдержал. Однажды в столовой он начал буянить и орать как резаный, а потом принялся тыкать пластиковой вилкой в сонную артерию. Вилка сломалась, а Джои уволокли в психиатрическое отделение, где, по слухам, он теперь вел себя, как трехлетнее дитя.
На большинство слухов Томми не покупался. Начать с того, что Джои никогда и не тянул на что-то более серьезное, чем поведение трехлетки, если не говорить о проявлениях его сексуальной активности. Томми решил, что Джои прикинулся буяном, чтобы попасть в больницу, где мог найти какую-нибудь медсестру, с которой можно потрахаться. Он уже перепробовал все разновидности секса, что предлагала ему жизнь в их секторе тюрьмы, и вполне возможно, искал новых пастбищ.
К сожалению, это означало, что теперь соседом Томми будет Уилбур. Иными словами, он оказался втянутым в бесконечный анализ того обстоятельства, что Уилбур был обречен еще до рождения. Если Джои был словно приложением к своему члену, то толстяк Уилбур представлял собой один только мозг. Томми не был уверен, что это была перемена к лучшему, но что он мог поделать — не вешаться же ему теперь? Этого он себе на ближайшее будущее не планировал. Если уж когда-нибудь он уйдет в мир иной, то, скорее, по политическим мотивам, а не по той причине, что его сокамерником оказался заумный толстяк, полагавший, что он был обречен еще до того, как родился.
