Дома и на работе ее встретили тепло, расспрашивали, ободряли, давали советы. Теперь распорядок ее дня был строгим и неизменным — завод, общежитие, Борис, и наоборот. В больнице ее все считали своей и, как только она появлялась, спешили с халатом. Она входила в палату, здоровалась и садилась на стул возле кровати. Часами она могла сидеть па этом стуле и смотреть на Бориса. А когда ему разрешили говорить, Лена просто не знала, куда деваться от неловкости. Началось все с того, что однажды, когда Юрий Николаевич вошел в палату, Борис стал его благодарить. Но не успел он сказать и трех слов, как врач прервал больного и категорически заявил:
— Ее благодарите. Это она подарила вам жизнь, — он глянул на девушку и шутливо закончил: — Такого дядю тащила на себе четырнадцать километров. Я в воскресенье специально поехал туда и прошел на лыжах весь маршрут. Скажу честно — еле дотащился. А как она это сделала, не знаю. Это ведь как надо любить, чтоб выпрыгнуть из самой себя.
Лена от смущения не знала, куда деться. И когда врач ушел, долго не решалась посмотреть на Бориса. А Гуров глядел на Лену не отрываясь. Может быть, он думал, что это совсем другая девушка, а не та, которую он знал.
— Спасибо, Ленок.
Бежали дни, Борису становилось все лучше и лучше. Он уже сидел в постели, и если Лена приближалась слишком близко, лез целоваться. Юрий Николаевич Макаров, поймав их на месте «преступления», полушутя-полусерьезно заметил:
— На свадьбу не забудьте пригласить.
Лена смутилась, а Борис не растерялся:
— Не забудем.
Юрик Николаевич внимательно посмотрел ка Гурова и ухе совершенно серьезно поблагодарил:
— Спасибо, сочту за честь…
Борис так же серьезно ответил:
— Будете самым желанным гостем.
Вернулась из Франции Ксения Петровка. И впервые появилась в палате:
— Как ты себя чувствуешь, дружок?
Села на стул возле кровати, наклонилась к сыну и поцеловала его в лоб:
— Ну, здравствуй, дорогой!
И только после этого заметила Лену:
— О! Это опять вы? Я смотрю, вы часто приходите к моему сыну?
Вместо Лены ответил Борис:
— Она здесь все время, мама. А почему не приходит папа?
Видишь ли, дружок, я сказала ему, что ты уехал в длительную командировку. Зачем волновать отца, верно? Хватит, что беспокоилась я.
— Пусть он теперь придет. Скажи ему, ладно?
— Как же, как же. Обязательно…
Но, видимо, Ксения Петровна не торопилась. Потому что генерал приехал в больницу только в день выписки Бориса. Приехал и сразу же набросился с упреками на… Лену:
— Ну, у моей дражайшей хватило ума на ложь. А вы-то! Вы ведь могли сказать правду…
— Это я просил Лену молчать, — сказал Борис. — Ни к чему тебе было волноваться.
— Экие вы заботливые, — горячился Георгий Александрович — Не волноваться! Значит, живи, как пень. И никаких тебе эмоций! Вычеркнули из списков, сняли с довольствия! Узнаю, узнаю Ксению!..
Неожиданно Гуров обернулся к Лене, притянул ее к себе и крепко расцеловал. А Лена… Лена ревела как ребенок. Уткнувшись носом в орденские ленточки на генеральском кителе, она выплакивала свою боль, горе и обиды. А Георгий Александрович все гладил и гладил ее по голове и приговаривал одно и то же:
— Спасибо, дочка, спасибо…
А потом они шутили и смеялись. И Лене было хорошо, как никогда в жизни.
Какой это был день! Весна заполнила все вокруг дурманящим светом, и Лене казалось, что счастливы все.
На улице Борис захлебнулся весенним воздухом и зачарованно произнес:
— Никогда не думал, что жизнь так прекрасна.
Машина катила по улицам, а Лене чудилось, что они плывут над землей. Она прижалась к Борькиному плечу и, закрыв глаза, сидела так до тех пор, пока не услышала:
— Будьте добры, на Грибоедовскую, 15.
Лена вздрогнула и открыла глаза, Борис называл адрес ее общежития. Зачем? Лена удивленно смотрела на Бориса, но на его лице ничего, кроме радости, прочесть было невозможно. Машина подкатила к самому подъезду и остановилась.
— Сбегай за паспортом.
— За паспортом? — У Лены был вид ребенка, с которым играют в не очень понятную для него игру. — Зачем?
— Я потом тебе объясню.
Лена перевела взгляд на Георгия Александровича. Гуров поддержал сына:
— Сходи, если так просит.
Паспорт она взяла, но только успела захлопнуть за собой дверцу, как Борис тихим, но решительным голосом попросил шофера:
— В загс, пожалуйста!
Что там говорить. Конечно, Лена ждала этого момента. Не хотела в этом признаться, но где-то в далеких тайниках души хранилась вера, что Борис рано или поздно сделает ей предложение. Но что это произойдет вот так… Она сидела, задохнувшись от счастья и обиды. Машина ныряла из одной улицы в другую, останавливалась, бросалась вперед, а Лена сидела с окаменевшим лицом и пыталась хоть на миг собрать разлетевшиеся мысли. Видимо, и Георгий Александрович был недоволен поступком сына. Он остановил машину, насмешливо хмыкнул и позвал шофера:
— Пойдем, свежим воздухом подышим.
Тягостная тишина наступила в машине. Наконец Борис не выдержал:
— Ты против?
«Почему против? Глупый. Но кто же так женится?»
— Ты хоть ответить можешь?
— Могу. — Она не узнала своего голоса.
Борис придвинулся к Лене, взял ее обеими руками за голову и повернул к себе:
— Ну и что? Ты не хочешь быть моей женой? Ты меня не любишь?
— А ты меня спросил? Ты со мной посчитался?
Он смотрел на нее и не находил ответа. Виновато поморгав глазами и не найдя объяснений, предложил:
— Трахни меня по кумполу, чтоб мозги еще раз перевернулись.
Сказано это было с такой простодушной искренностью, что Лена не выдержала и расхохоталась.
Расписаться, как говорил потом Георгий Александрович, оказалось просто. Правда, пришлось преодолеть формальности. Но в конце концов они оказались мужем и женой — по всем правилам. Охмелевшие от счастья, от необычности всего происшедшего, они шумно ввалились в квартиру Гуровых. Ксения Петровна появилась в прихожей сразу, как только услышала голоса. Она с затаенной опаской смотрела на Бориса, но убедившись, что у сына великолепное настроение, шагнула ему навстречу, обняла. Потом повернулась к Лене и удивленно воскликнула:
— И вы к нам, милочка?
— Не милочка, а Елена Гурова, моя жена. — Борис положил руку на Ленино плечо. — Прошу любить и жаловать.
Ксения Петровна стояла, задохнувшись на полуслове. Наступила тишина, из которой, казалось, невозможно вынырнуть. Бежали секунды, а положение не менялось. Первым нарушил молчание Борис. Он достал из кармана паспорт и протянул его матери:
— Вот, посмотри…
Гурова не шелохнулась. Тогда вмешался Георгий Александрович. Он взял Лену за плечи, распахнул перед нею дверь в гостиную, ту самую, от которой Лена в прошлый раз обалдела, и нарочито громко проговорил:
— Проходи, дочка, ты дома.
Все были в гостиной, а Ксения Петровна стояла в прихожей. Наконец она круто повернулась и, не сказав ни слова, прошла к себе в спальню.
— Иди, Борис, объясни все матери, — сказал Георгий Александрович. Мог бы, между прочим, не устраивать ей таких сюрпризов.
Борис пошел. Эти десять или пятнадцать минут, которые он отсутствовал, показались Лене вечностью. Она то и дело поглядывала на дверь и ожидала чего-то страшного. Но ничего не произошло. Борис вернулся, бросил на отца виноватый взгляд и, обращаясь к Лене, проговорил:
— Ты не волнуйся и не обращай внимания.
— Ладно, ребята. Кончайте панихиду, давайте во здравие…
Георгий Александрович достал из серванта белоснежную скатерть и начал застилать стол.
— А вы чего стоите? В гостях, что ли? А ну, Борька, показывай жене, где что лежит, — и совсем уж озорно закончил: — Свадьбу справлять будем.
Сидели за наспех накрытым столом и слушали поздравления Гурова-старшего. Ксения Петровна так и не вышла.
Борис еще раз ходил в спальню, но вернулся оттуда расстроенным..
Вышли на улицу и не спеша бродили и бродили невдалеке от дома. Борис порывался уйти дальше, но Лена не соглашалась. Сидели на скамеечке во дворе и говорили, говорили без умолку. Уже зажглись фонари, а они все что-то рассказывали друг другу. Наконец Борис встал, за ним поднялась и Лена.
У подъезда она остановилась и тихим голосом, в котором скрывались и вопрос, и просьба, проговорила:
— Ну, я пойду? Уже поздно. — И вдруг заспешила: — Ты меня не провожай, не надо.
— Куда же ты пойдешь, товарищ Гурова?
Только сейчас она начала понимать истинный смысл происшедшего. «Значит, теперь я должна буду каждый день возвращаться в эту квартиру и отныне называть себя Гуровой?» Было и радостно, и жутко. Она понимала, что никакого отступления назад уже быть не может, но еще робко сопротивлялась:
— У меня ведь даже зубной щетки нет.
