На четвертый день, когда Лене разрешили встать, она побежала к телефону. Набирала номер до тех пор, пока ее не попросили оставить служебный телефон в покое. Вечером она вновь позвонила. Дома не отвечали. Лена уже совсем потеряла надежду дозвониться, как вдруг услышала, что трубку сняли. Она почти крикнула, словно боялась, что ее не услышат:
— Алло, алло, это квартира Гуровых? — Она вслушивалась в дыхание на другом конце провода и настойчиво разъясняла: — Это я, Лена. Вы меня слышите?
Раздался короткий щелчок. В ту ночь Лена не спала. Пробегали мысли, одна страшнее другой, и все они казались чудовищными, неправдоподобными. Утром она направила домой телеграмму. Ответа так же, как и прежде, не последовало. И вдруг — это уже было перед самым вечером — ей сказали, что кто-то зовет ее к «переговорному». «Переговорным» называли окно в конце коридора, которое можно было открыть и спокойно разговаривать. Лена бежала по коридору и не чувствовала под собою ног. Распахнула окно и улыбнулась девчонкам с завода. Лена изо всех сил старалась скрыть разочарование, но подруги сразу подметили что-то неладное. Они дотошно выпытывали у Лены, как она себя чувствует, привязали к концу веревки здоровенный пакет с продуктами (веревка всегда висела у «переговорного» и даже позеленела от времени), рассказывали заводские новости. Лена видела, что они стараются ее развеселить, и делала вид, что смеется. Она несколько раз порывалась спросить про Бориса, как вдруг одна из подруг с шутливой укоризной заметила:
— Борька у тебя серьезный стал, не приведи господи. Вчера в кино его встретила. Я ему: «Поздравляю вас, Борис Георгиевич, с законной дочечкой», а он мне через губу: «Премного благодарен».
Девчонки еще что-то говорили, а Лена чувствовала, что пол убегает у нее из-под ног. «Вчера в кино? Живой, здоровый?» Она так изменилась в лице, что подруги в испуге затараторили:
— Иди ложись…
Оставшиеся дни проходили через застывшую боль и немую тоску. Принесли девочку, крохотный комочек с едва заметными глазами-щелочками, и вместе с теплом, растопившим душу, внутрь вошла обида, которую, Лена знала, уже никогда оттуда не вынуть. Перед самой выпиской врач снова подошла к ее постели:
— Думаю, что все будет в порядке. На всякий случай в месячном возрасте покажите дочку невропатологу в детской консультации.
В то утро Лена не находила себе места. В десять ей передали узел. Лена дрожащими руками перебирала распашонки, чепчики, пеленки, завернутые в красивое атласное одеяло, и глотала слезы. Дежурная сестра по-своему истолковала ее настроение:
— От радости не ревут, от радости смеются.
Лена оторопела, увидев перед собой толпу народа. Она даже не сообразила сразу, кто там был. А дежурная сестра держала девочку в руках и с торжественно серьезным видом говорила:
— Только папе, только папе.
Лене казалось, что она сгорит от стыда. На какое-то мгновение среди встречающих произошло замешательство, которое сестра тоже оценила по-своему:
— Какой робкий у вас муж…
Тут из толпы, выступил Николай Семенов — сменный инженер из инструментального — и спокойно проговорил:
— Не робкий, а боязно брать как-то. Не приходилось…
Сестру завалили цветами и конфетами. Шумной компанией направились к выходу. Лену ни о чем не спрашивали, ей тоже ничего не объясняли. Посадили в машину, рядом сел Семенов. Сомнений не было, ее везли в общежитие. «Значит, знают. А как им не знать, если я сама просила купить приданое?»
Иринка требовала к себе постоянного внимания, и это несколько снимало остроту неутихающей боли. «Как он мог, как он мог? Можно не любить, ненавидеть. Но бросить в такой момент, предать своего ребенка…» Лена задыхалась от мыслей и не находила ответа. «Ведь он любил меня. Неужели все это было наносное, временное?» Припоминалась Ксения Петровна с ее наставлениями: «Встречался из интересинки, женился из благодарности, терпел из благородства. Но вы ему не нужны». Прошло уже две недели после возвращения из роддома, а Лена не могла успокоиться. По этому поводу Николай Семенов — он как-то зашел к Лене — сказал так:
— Тебя оскорбили, я понимаю, очень больно. Но вместо того чтобы плюнуть негодяю в лицо и как человеку возвыситься над мразью, ты своей собственной обидой съедаешь себя. Неужели в тебе нет ни гордости, ни достоинства? Обидно? Да выплюнь ты ему эту обиду в рожу и поставь точку.
Если бы все было так просто, как говорил Николай! Но тем не менее его слова подействовали. Лена решила взять себя в руки. Она расхрабрилась до того, что на второй день после разговора с Семеновым поймала такси и поехала за своими вещами к Гуровым.
Дверь открыла Ксения Петровна. Она глянула на Лену и испуганно отступила назад. В глазах Бориной мамы Лена, вероятно, выглядела как выходец с того света. Невестка забыла поздороваться и сразу приступила к делу.
— Мне нужно забрать свои вещи.
Лена видела, как оживилось лицо Ксении Петровны. За все время их знакомства артистка, пожалуй, впервые улыбалась приветливо.
Вещи Лена сложила быстро, Ксения Петровна ей усердно помогала. Лена не взяла ничего, что было, приобретено за время их совместной жизни. Более того, она сняла с пальца золотое кольцо, купленное в день свадьбы, положила его на стол, затем решительно подошла к своему портрету и сняла его со стены. Гурова попробовала вмешаться:
— Он дорожит этой вещью.
— Я не вещь. Пусть выбирает для своих коллекций что-нибудь другое.
Как произойдет встреча с Борисом? Должны же они встретиться рано или поздно. И действительно — встретились на улице. Случилось это дня через три после того, как Лена забрала свои вещи. Она не видела, а почувствовала Бориса. Он догнал ее сзади и хрипло, без предисловий выпалил:
— Я хочу с тобой поговорить.
Какое-то мгновение Леке казалось, что она не сумеет открыть рта, так это было тяжело. Она шагала не оборачиваясь и потихоньку собиралась с духом.
— Лена, я хочу с тобой поговорить.
«Я хочу», и все тут. Как она раньше этого не замечала? «Я хочу, я полагаю, я думаю, я предлагаю, я, я и я». Лена собралась с духом и остановилась.
— И ты думаешь, этого достаточно?
Борис ее не понял:
— Чего достаточно?
— Того, что ты хочешь?
Борис оторопело смотрел на жену. Наконец понял.
— Я прошу меня выслушать.
«Я прошу. Это что-то новое». Борис словно прочитал ее мысли и торопливо подтвердил:
— Я очень прошу.
Лена никогда не предполагала, что вчера еще близкий человек может быть так неприятен.
— Я тебя слушаю.
Гуров несколько раз глубоко вздохнул.
— Я поступил подло. — Лена никак не среагировала на его слова. — Я подлец и все великолепно понимаю. Я совершил гадкий, неэтичный поступок…
Борис все говорил и говорил, а Лена смотрела на своего бывшего мужа (в том, что он бывший, она уже не сомневалась) и с удивлением думала: «Неужели можно было так слепо любить и не замечать явного?». Лена прервала его на полуслове:
— Я все поняла и полностью с тобой согласна. Не надо так страстно убеждать. Ты подлец, верю. Чего ты хочешь? — Лена говорила и удивлялась самой себе. Откуда такое спокойствие, такие слова? Борис, наверное, тоже не ожидал ничего подобного. Он думал, что будут слезы, упреки, долгое объяснение, но только не это.
— Я думаю, мы не можем расстаться, Ленок…
Ленок… Он снова назвал ее этим ласковым именем, как тогда, в больнице. Но теперь оно вызвало в ней горечь.
— Это ты так считаешь, а не я.
Борис или не заметил насмешки в ее голосе, или не захотел замечать.
— Но мы же любим друг друга!
— Ты в этом уверен?
— Да! То есть я имею в виду себя…
— Себя ты всегда имеешь в виду. Это я поняла. Но, к сожалению, поздно.
— Но твое горе — мое горе. Оно наше, общее.
Слушайте, Гуров! — Лена говорила зло, отрывисто. — Вы мне противны. Понимаете? Противны и омерзительны. Я хочу, — Лена подчеркнула «хочу», — чтобы вы оставили меня в покое…
Борис подстерег ее еще раз. Но Лена не дала ему говорить:
— Я не имею к вам никаких претензий. Жаловаться не намерена. Уходите! И не смейте появляться возле общежития.
Больше он к ней не приставал. Потом был развод, длинная и нудная процедура, во время которой им говорили умные слова и пытались помирить. Неужели время никогда не сотрет в памяти эти дни?
С Георгием Александровичем они встретились через месяц после того, как Лена вышла из роддома. Она не узнала Гурова-старшего. Исхудавший, с мешками под глазами, без единой кровиночки в лице, он смотрел на нее виновато и грустно. Лена смутилась, покраснела и не знала, что делать. Они стояли друг против друга и молчали. Первым заговорил Георгий Александрович. Видно было, с каким трудом он подбирал слова:
— Значит, так получилось? — Лена только кивнула головой. — Не уберег, значит…
