Джеки Коллинз - Голливудский зоопарк

Герберт Линкольн Джефферсон с отвращением посмотрел на свою жену Мардж. Она лежала на диване перед телевизором, оголив жирные белые ляжки. Женщина ела апельсин; сок стекал по ее подбородку. Периодически она прикладывалась к банке пива, которую держала в руке. Голубое хлопчатобумажное платье обтягивало ее тучное тело; под мышкой ткань разошлась по шву. Грязный, некогда белый лифчик, поддерживавший массивные груди, выглядывал в прореху. Посторонний человек с трудом смог бы правильно определить ее возраст. Ей было тридцать пять, но выглядела она лет на десять старше.

– Я ухожу, – заявил Герберт.

Мардж не отвела взгляда от телеэкрана. Запихнув в рот еще несколько апельсиновых долек, она пробормотала:

– О'кей, милый.

Герберт вышел из своего блекло-розового дома, стоявшего среди своих многочисленных блеклых двойников. Он злобно пнул кошку Мардж и направился к автобусной остановке. Ранний вечер выдался жарким. Его бесило отсутствие личного автомобиля. В Лос-Анджелесе все имели машины. Еще на прошлой неделе у него был красивый, сверкающий, серый «шевроле», но его забрали, потому что Герберт просрочил платежи.

Герберт был худощавым шатеном среднего роста с заостренными чертами лица. Он не был ни красавцем, ни уродом. Он обладал обыкновенной внешностью. Его было трудно запомнить, если он не смотрел на вас своими слегка косыми карими глазами – под его взглядом человеку становилось не по себе. Глаза у Герберта были безжалостные, злые, цепкие.

Перед ним на автобусной остановке стояла молоденькая мексиканка. Он оценивающе оглядел девушку. Она показалась ему слишком тощей и юной. Несомненно, девственница, решил он. Забравшись в автобус, Герберт прижался к девушке. Она обернулась и удивленно посмотрела на него. Не обращая на нее внимания, он сел рядом с полной женщиной, вероятно, домработницей какого-то киномагната. Нет, тогда она бы ездила на машине.

В автобусе пахло кислым потом, и Герберт поморщил нос. Перед выходом он принял душ. Иногда он делал это три-четыре раза в день. Его кумиром был Крошка Тим – Герберт где-то прочитал, что актер принимал душ после каждого посещения туалета. Подобная чистоплотность его восхищала.

Пухлая женщина передвинулась на сиденье. Видно, ей не понравилось, что Герберт прижал свою ногу к ее бедру. Она не была уверена в том, что он делает это нарочно – он смотрел прямо перед собой, заурядное лицо не пробуждало никаких подозрений.

Старая перечница носит чулки на подвязках, подумал Герберт. Одна из них упиралась ему в бедро. Подняв руку, он задел локтем бюст женщины. Она отодвинулась к окну. Герберт невозмутимо смотрел вперед.

На следующей остановке женщина выходила, и он вытянул свои ноги вперед так, чтобы ей было трудно протиснуться мимо него. Когда ее большие ягодицы коснулись его колен, он мысленно усмехнулся. – «Пусть эта корова поймает кайф, – подумал он. – Они это обожают, даже старухи».

Герберт с нежным чувством вспомнил о письме, которое он отправил Анджеле Картер – сексапильной рыжеволосой кинозвезде. Он бросил конверт в ящик вчера вечером; она, вероятно, уже прочитала его послание. Ему удалось узнать ее домашний адрес – сделать это Герберту помогла его нынешняя работа. В конторе стояла картотека с адресами многих кинозвезд. Он водил автомобиль, принадлежавший трансагентству, услугами которого пользовалась киностудия «Радиант продакшн». Для Герберта было важно, чтобы его адресаты вскрывали конверты лично. В этом заключался весь смак.

Он написал Анджеле в подробностях, что он хотел бы сделать с ней. Текст был ласковым, нежным и страстным. Герберт не упустил ни единой детали и вложил в конверт маленький прозрачный пакетик с собственной спермой.

Это послание было литературным шедевром Герберта; он надеялся, что мисс Анджела Картер оценит его стиль и содержание.

Автобус остановился; Герберт зашагал к гаражу «Суприм Чоффер компани».

Девушка ласкала человека, лежавшего под ней; он гладил руками ее обнаженную спину.

Она была необыкновенно хороша собой. Длинные волнистые волосы обрамляли ее загорелое чувственное лицо с зелено-карими глазами и большим ртом.

Они лежали на черной шелковой простыне. Вторая такая же простыня прикрывала девушку ниже талии. У нее было восхитительное тело с длинными конечностями, красивыми изгибами и изящной мускулатурой.

Вздохнув, она склонила голову, чтобы поцеловать обнаженного мужчину. Его тело было загорелым, крепким, мускулистым, с растительностью на груди.

Целуя мужчину, она опустила руку к полу и вытащила из-под кровати маленький пистолет. Незаметно поднесла оружие к голове мужчины.

Прервав поцелуй, она шепнула:

– Прощайте, мистер Фонтейн.

Одним стремительным движением он скинул девушку с себя и вырвал пистолет из ее руки.

Оказавшись на полу, она бросила на человека взгляд, полный ненависти.

Он рассмеялся.

– Может, в следующий раз ты будешь удачливей. Помни, детка, ты имеешь дело не с бойскаутом.

Она замахнулась, чтобы ударить его, и вдруг кто-то крикнул:

– Стоп!

Санди Симмонс прикрыла себя руками. Появившаяся костюмерша набросила халат на актрису.

К ней подошел Эйб Стейн, режиссер. Он был толстым и жевал старую дурно пахнущую сигару. Он обратился к мужчине, лежавшему на кровати.

– Извини, Джек, ее груди занимают весь кадр. Джек Милан усмехнулся. Он прекрасно сохранился к своим сорока девяти годам. Иссиня-черные волосы и обаятельная улыбка уже два десятка лет обеспечивали огромные кассовые сборы фильмам с его участием.

– На мой вкус, их никогда не бывает слишком много, старина Эйб.

Все рассмеялись. Молчала лишь одна Санди; она сидела на полу с несчастным видом, кутаясь в халат.

И зачем только она согласилась сниматься в этом фильме? В Италии, да и во многих других европейских странах ее считали почти звездой; здесь, в Голливуде, с ней обращались как с ничтожеством.

– Слушай, милая, – сказал ей Эйб, – я знаю, что у тебя есть пара великолепных сисек, но пусть они смотрят на мистера Милана, хорошо?

– Извините, – через силу произнесла она. – Это очень трудно сделать, когда он бросает меня на пол. Возможно, если бы вы разрешили мне прикрыть их, как я хотела…

– Нет, с этими штуками будет еще хуже.

Эйб имел в виду «подкладки», на использовании которых настаивали некоторые кинозвезды, снимаясь в обнаженном виде – матерчатые круги телесного цвета, приклеиваемые на женские груди. Санди хотела сниматься с ними, но ее контракт предусматривал, что она будет подчиняться в таких вопросах требованиям кинокомпании, отказавшейся от «подкладок». Поэтому она была выставлена в одних трусиках на обозрение съемочной группы, число членов которой в этот день, похоже, удвоилось.