Мы падали в море. Я знала это наверняка, с безнадежной определенностью. Почему не достают спасательные жилеты? Почему никто ничего не объявляет? Куда исчезла стюардесса?
Я повернулась к окну и стала смотреть сквозь тьму на слабый свет сигнальных огней под крылом самолета. Казалось, мы застыли в воздухе. Так не должно быть. Я оглянулась на остальных пассажиров: чужие люди, затерявшиеся в своих мыслях, отгороженные от меня обволакивающим ядовитым свистом давления и зловещим сумраком салона. Я никогда раньше не летала самолетом. Мне было всего двадцать два года. Вдруг грустная и горькая мысль обожгла мозг — мне суждено погибнуть в черных глубинах Эгейского моря.
Я всматривалась в монотонную черноту. Конечно же, мы не приземлялись — где же тогда наземные огни аэропорта? Дома, в Англии, я жила близко от аэропорта Хитроу, и мне был хорошо знаком ярко горящий сценарий огней, и сейчас они должны были бы сиять под нами.
Кошмар продолжался, пока нас медленно сносило все ниже и ниже. Я представила, как в матовом свете раннего утра в фойе сонно-спокойного отеля мой отец ждет туристический автобус, чтобы отвезти меня на виллу, где нас будет ожидать Мхэр. Мне слышалось, как резкий телефонный звонок вдруг разрывает тишину, я видела, как широко раскрываются глаза сонного швейцара: «Рейс 311. В море! Не может быть!»
Все это он, конечно же, скажет по-гречески. Или, вернее, по-критски; ведь это тоже греческий… Небольшая тряска, толчки, и, не веря своим глазам, я смотрела в иллюминатор на два тусклых ряда «кошачьих глаз», только которые и являлись выражением любезности и гостеприимства аэропорта при приеме ночных рейсов.
После первоначального чувства облегчения началась обратная реакция: обида и злость, что никто не предупредил меня о долгой посадке, пригвоздившей меня к месту. По своей наивности я представила, что пилот направил самолет на взлетную полосу, но снова взмыл вверх.
В жаркой ночи Средиземноморья я брела по гудронированной дорожке на свет низких построек. Так вот как пахла жара: особый резкий прокисший запах, благоухание разомлевших тел, незнакомая растительность, буйно стремящаяся ввысь из пропитанной солнцем земли.
Очередь на паспортный контроль постепенно продвигалась вперед. Крепко зажав в кулаке паспорт, таможенную декларацию, я наблюдала, как два таможенника внимательно изучали, штамповали и возвращали документы. Критские мужчины не любят улыбаться, и уж, конечно же, не стоит ожидать улыбку на лице небритого таможенного офицера в три часа утра. И все-таки я с надеждой улыбнулась моему таможеннику, протянув маленькую черную папку. Когда он поднял на меня глаза, совершенно равнодушные, возникло странное чувство, что в его прямом, но безразличном взгляде было предупреждение.
Очень странно, потому что фактически я уже покинула место, где должна была встретиться лицом к лицу с ужасом, хотя полагаю, что именно мое путешествие на Крит явилось началом всего. Если бы я не приняла приглашение отца и Мхэр, то никогда бы мне не встретиться с Рикки.
Я сидела в туристическом автобусе, и мы неслись на головокружительной скорости по какой-то поверхности, которая в темноте выглядела, как круто изгибающаяся прибрежная дорога. Веселая болтовня гида соловьиной трелью разливалась вокруг меня, и приятно было ощущать, что ты совсем не относишься к этой толпе. Отец и Мхэр приехали сюда две недели назад и жили на вилле, предоставленные сами себе. Они уже все обследовали, все осмотрели. Я нахмурилась: вдруг сейчас, когда конец моего путешествия был близок, чувство неудобства накатило на меня.
Я встречалась с Мхэр и раньше, но всего дважды и очень коротко. Первый раз во время одного из моих регулярных посещений «пещеры» отца в юго-восточном районе города.
— Ну вот, это — Мхэр, — сказал отец. Небрежный тон тут же был разоблачен нервным приглаживанием жестких, как проволока, рыжеватых волос. — Она идет с нами на концерт. О'кей. А это моя малышка. Я говорил тебе о ней. Маленькая Лори.
Я поняла, что смотрю в теплые, тревожные карие глаза. Она была миниатюрная, застенчивая, очаровательная и — моложе отца. Моложе, мелькнуло в голове, чем Шейла.
— Привет, Лорна! — просто сказала она.
Я была благодарна ей за «Лорну». Только отец называл меня Лори. Странно, что именно мать, а не отец, хотела мальчика. Естественно, ей было привычнее общаться с мужчинами, пасущимися вокруг нее. А «Лорна», думаю, из-за того, что в тот момент своей жизни Шейла читала соответствующую книгу и находилась под впечатлением.
Мхэр совсем незачем было волноваться — я не питала к ней злобы или ревности. Несмотря на отцовскую «малышку», я была тогда, к сожалению, семнадцатилетней толстушкой и перебаливала к тому же синдромом «разрушенной семьи» уже семь лет. Хотя я жила с Шейлой, но знала, что пострадавшим был именно отец. Мне приходилось называть ее Шейлой с тех пор, как ушел отец. Ее так больше устраивало, и звучало лучше для мужчины, жившего с ней в тот момент.
Нет, моей молниеносной мыслью в тот день было — как мне парировать неизбежные вопросы, когда вернусь домой, как справиться с безжалостным перекрестным допросом Шейлы, чуть она унюхает, что из меня можно вытянуть что-то необычное. И я знала, что расскажу все. Всей душой я ненавидела увертки, и даже семь лет в роли общеизвестной кости между двумя собаками не научили меня осмотрительности. Мое детское стремление, страстное желание иметь нормальную семью не сбылось, и я малодушно смирилась.
Во второй раз мы с Мхэр встретились год назад, как раз перед тем, как они тихо поженились. Я догадывалась, что раньше Мхэр была замужем и потеряла мужа. Это отцу пришлось разводиться с Шейлой по новым законам. В то время с ней было трудно разговаривать.
— Если он считает, что может избежать ответственности, — говорила она, и я могла вновь видеть, как надутые красные губки знакомо сжимаются от обиды.
— Отец никогда так не поступал, — пыталась я сгладить ситуацию. — А у тебя есть Лэрри.
Лэрри был новейшим из ее поклонников — все они имели привычку называть себя «дядями».
— О, боже! Он скоро будет здесь. Только взгляни на мою прическу, — запричитала она — ее мысли порхали, как бабочки.
— …и вы можете пить воду, — закончил гид с триумфом, что вернуло меня к трясущимся рядом пассажирам, скачущим теням, к набитой вещами дорожной сумке у моих ног — и двум неделям впереди.
Приглашение было явно идеей Мхэр, так как я раньше не бывала за границей. Когда я была маленькой, у нас никогда не было денег. Отцу приходилось путешествовать по работе, возвращаясь к тому, что никак не было любовным гнездышком. Затем, позже, Шейла стала относиться к нему пренебрежительно и высокомерно, и замаячила неизбежность развода.
