Мы не решались спросить, что же такое произошло, если где-то понадобилось срочное присутствие тети. Не знаю, о чем думала Сима, но я думала только о Борисе. К счастью, все оказалось гораздо проще. Помимо Бориса жизнь продолжалась и в другом направлении.
Тетя Агнесса быстро вышла из своей комнаты, на ходу застегивая кофту. В руках у нее был рабочий ридикюль, так она называла свою небольшую, но довольно объемную, сумку.
– Девочки, немедленно ложитесь спать, и никому не открывайте дверь. У Бориса есть ключи. Я ухожу.
– А… что случилось? – тихо спросила я.
– Да, уж, случилось, – ответила она уже из коридора. – Сегодня в санаторий поступила новая партия детей. У двоих к вечеру поднялась высокая температура и появилась сыпь. Звонила медсестра, она в панике. Неприятное событие. Еще чего доброго придется закрыть санаторий на карантин. Ну, все, – она снова заглянула в комнату и строго посмотрела на нас с сестрой. – Закройте дверь и ложитесь. Я буду поздно.
Мы остались одни. Наверное, так угодно было судьбе, потому что за всем, что произошло потом, я до сих пор чувствую неподвластную моему пониманию силу, в которую можно только верить и слепо следовать ее начертанию.
С этой минуты, все, что происходило со мной дальше, все больше убеждало меня в том, что я уже не принадлежу себе и лишь безропотно выполняю чью-то жестокую волю.
Господи, да я только сейчас это поняла, а в тот вечер, проводив тетю Агнессу, вернулась в свою комнату и легла в постель рядом с Симой. Она быстро уснула, а я все ворочалась, пытаясь избавиться от смутного и дурного предчувствия.
Промучившись без сна, я тихонько встала, и, чтобы не разбудить сестру, на-цыпочках вышла на балкон.
Занятая своими тревожными мыслями, я не услышала, когда вернулся Борис. Он подошел сзади и, сильно обхватив меня руками, прижал к себе.
– Ну, что ты дергаешься? Неужели я настолько тебе отвратителен? – взволнованно прошептал на ухо.
Я почувствовала легкий запах спиртного.
– Отпусти, ты пьян, – сказала твердо и решительно освободилась из его рук.
– Ого! – засмеялся Борис. – Наконец-то я узнаю нашу Сонечку. Я не пьян и полностью отдаю отчет всему, что делаю. Только не надо на меня так смотреть. Вот не пойму, ты притворяешься или на самом деле не видишь, что давно уже покорила меня? С первого дня, с первой минуты моего появления в вашем доме. Помнишь, ты была единственной, кто принял меня сразу? И, пока все размышляли, как себя следует вести, ты протянула мне конфету.
– Но ты же ее не взял? – я немного стала приходить в себя и даже улыбнулась, хотя мне это далось нелегко. – И, потом, почему ты считаешь, что мне приятны твои объятья? – спросила я и высокомерно подняла подбородок и плавно повела плечами. Этот жест я видела как-то в кино, так проделывала взрослая и красивая актриса. И, хотя мне далеко было до ее мастерства, сейчас мне самой понравилось, как это у меня так получилось.
В глазах Бориса промелькнуло незнакомое мне выражение. Он немного отступил назад и смерил меня долгим оценивающим взглядом, а потом протянул руку и нежно провел по моим белокурым волосам, в живописном, чересчур художественном беспорядке, спадающим на плечи. В тот момент я еще не заметила, что стою перед ним в одной тоненькой ночной рубашке.
– Мне всегда нравились твои волосы, – сказал он просто. – Знаешь, сколько раз мне хотелось зарыться в них лицом и забыть обо всем на свете?
Сейчас передо мной был другой Борис, нисколько не похожий на того, которого я знала много лет. К этому незнакомому Борису меня неумолимо влекло. Я крепко сжала кулачки, чтобы взять себя в руки и не наделать глупостей.
«Не наделать глупостей». Какая фраза! И, как часто нам ее повторяют в жизни. Она заслуживает предельного внимания практически всегда, но тогда, именно в ту минуту, мне, все же, следовало прислушаться к своему внутреннему голосу и не поддаваться соблазну, а всячески избегать, дьявольски горящий и, дотла сжигающий меня взгляд. Он не оставлял меня ни на минуту.
– Иди же ко мне… Что ты ведешь себя, как дикарка? – Борис протянул ко мне руки. – Ты еще сама не знаешь, какая ты… ты необыкновенная… Я просто обалдел, когда вошел и увидел тебя. И уже давно для себя решил, что ты будешь моей, – прерывисто шептал он, подступая ближе. – Никому, слышишь, никому не позволю даже посмотреть на тебя. Ты моя, моя… моя… – он запустил пальцы в мои волосы и с силой притянул мое лицо к своему лицу.
Ситуация принимала слишком опасный оборот, и, несмотря на полную карусель в моей бедной голове, я это хорошо понимала и изо всех сил боролась с собой. Неискушенная моя душа была охвачена смятением, голова уже давно кружилась на ускорение, но вдруг на помощь пришло пуританское воспитание, не позволяющее окончательно потерять бдительность.
– Борис, ты же знаешь, что тете Агнессе не понравится то, что ты делаешь, – сказала я дрожащим голосом и, как-то умудрилась оттолкнуть его.
В ответ он засмеялся и неожиданно привлек меня к себе с такой силой, что у меня перехватило дыхание. Я ощутила, как кровь прилила к моим щекам. Еще никто так не целовал меня. Его горячие губы касались волос, лица, шеи, опускались к плечам и жгли тело через тонкую ткань ночной рубашки.
Мы были не на равных. Я беззащитная и неопытная девочка. Он – взрослый мужчина, противостоять которому уже было выше моих сил. Вышедшие из-под контроля эмоции, рвали меня на части, но я все еще продолжала глупо и бессмысленно бороться с собой.
Очень скоро мой последний, слабый и протестующий возглас был заглушен ошеломляющим и сокрушительным поцелуем. Я сдалась, обмякла в его объятиях и больше не сопротивлялась. Близость Бориса волновала и кружила голову, и я больше ни о чем не могла, да и попросту, не хотела думать. Рядом был ОН, и только это сейчас для меня имело значение. Наверное, он это понял или почувствовал, потому что легко, как пушинку, подхватив меня на руки, и понес в свою комнату.
По пути меня все же посетили слабые проблески сознания, но анализировать свой безумный поступок, уже было некогда. Я зажмурилась и крепче прижалась к груди Бориса. Стоит ли говорить о том, что в тот момент, я находилась лишь во власти чувств и готова была отдать ему не только свои жалкие остатки разума, а и всю-всю себя до последней капельки.
Когда я открыла глаза и поняла, что случилось непоправимое, по щекам резво заструились слез. Я, неловко вытирая их пальцами, громко зарыдала.
