Можно было только посочувствовать его потери. Мне понадобилась минута, чтобы овладеть голосом.
— Наверное, трудно жить, когда из окна открывается такой вид. Кому захочется все время иметь перед собой напоминание о суровой жестокости жизни? Хотя эту картину можно рассматривать как испытание. Может быть, поэтому она так меня и поразила. Как будто в ней заключен какой-то вызов.
— Испытание? — Он повторил слово с сомнением в голосе. — Разве может быть испытанием нечто статичное? Этот вид может напугать, потому что напоминает о разрушении. Но испытывает нас не мертвое, а живое.
И все же я чувствовала, что для меня вид этих деревьев является испытанием, хотя не могла объяснить этого вслух. Он как бы говорил мне: «Посмеешь ли ты сделать то, для чего сюда пришла, если результат неизбежно будет именно таким?» Я вздрогнула и повернулась к окну спиной. Джулиан испытывал себя на горных склонах. Я знала о том, что это испытание совсем другого рода.
Джулиан стал показывать мне комнату.
— Гостиную обставила моя мать, с тех пор здесь мало что изменилось. Она не выносила викторианские завитушки, бывшие тогда в моде. Она почувствовала, что эта комната должна отличаться простотой. В норманнском стиле есть тяжесть, которая лучше всего уравновешивается простыми линиями.
Комната показалась мне довольно темной, поскольку единственный ряд окон выходил на гору, заслонявшую свет. Нижняя половина стен была обшита дубовыми панелями, оставшаяся часть оклеена темно-красными обоями. Белый потолок был единственным светлым пятном. Мебель, добротная и не слишком тяжелая, выдержана в зелено-коричневых тонах, в которые вкрапливались оттенки красного и желтого. Картины на стенах изображали горы и леса. Слева, между дверьми, располагался большой камин из грубого камня. Дверь в библиотеку была открыта, вторая — закрыта. Я знала, что это стеклянная, затянутая занавеской дверь ведет в комнату Марго, а прежде вела на открытую террасу, перестроенную после несчастного случая. Мне хотелось бы осмотреть комнату, в которой Марго провела последние годы своей жизни, но я и не ожидала, что Джулиан покажет ее мне. Вместо этого он повел меня в библиотеку, которая была лишь немного меньше гостиной.
Я представляла себе, что там обнаружу, угрюмые деревья оставили Стюарта равнодушным, но он много рассказывал о библиотеке. В ней размещались не только книги, собранные поколениями семьи Джулиана. Это была также комната спортивных трофеев; кроме того, Джулиан использовал ее в качестве кабинета.
Первым делом я остановилась перед высоким стеклянным шкафом, в котором хранились медали и статуэтки. Это были награды за мастерство и презрение к опасности.
Джулиан явно ожидал услышать от меня какое-нибудь уважительное замечание. Награды служили напоминанием о тех днях, когда он находился в зените славы, все его узнавали и восхищались каждым его шагом. Он, несомненно, привык к почитанию и изъявлениям восторга. Но я не испытывала подобных чувств.
— Что значат для вас эти вещи? — спросила я. — Что заставляло вас их завоевывать?
Он не выразил удивления, его голубые глаза смотрели на меня испытующе.
— Вы же не станете спрашивать альпиниста, зачем он поднимается в горы?
— А мне как раз хочется задать ему такой вопрос.
— Вы ходите на лыжах? — спросил он.
— Немного. Для меня это не более чем развлечение. Я не разбираюсь ни в видах лыж, ни в смазке. — Он улыбнулся, проявляя терпимость.
— Ах, вы об этом. В лыжном спорте есть технические детали, как и в любом другом виде деятельности. Но они не имеют большого значения. Значение имеет самоконтроль. Неуклюжесть и отсутствие мастерства означают только то, что вы не контролируете себя в должной мере. Когда вы научитесь держать себя в руках, можно забыть о школьных правилах и выработать собственный стиль.
Я слышала все это от Стюарта и не находила в подобном подходе особого смысла.
— С меня хватает старого доброго торможения «плугом». Все равно я никогда не забираюсь на самую вершину склона, да и склоны выбираю самые пологие, чтобы спускаться не слишком быстро.
— Может быть, вы что-то упускаете в жизни? — предположил он и повел меня к двери в холл.
— Зато у меня руки-ноги целы.
Я задержалась у стены, на которой были развешаны фотографии в рамках; на некоторых из них лыжники снимались в непринужденных позах, другие запечатлели ответственные моменты соревнований. На одном фотоснимке Джулиан держал на руках улыбающуюся девочку. Лицо девочки было мне знакомо по газетным фотографиям.
— Ведь это княжна Голицына, не так ли?
Джулиан усмехнулся.
— Вы же не купитесь на историю о том, как я учил ее кататься на лыжах?
Я продолжала рассматривать фотографии и узнала великого французского лыжника Жан-Поля Кили, американца Билли Кидда, Ненси Грин и некоторых других. Благодаря Стюарту я поневоле получила начатки лыжного образования. Среди фотографий мастеров висел и снимок Адрии, стоявшей на лыжах так же уверенно, как и ее отец.
Но особенно меня заинтересовала фотография самого Джулиана Мак-Кейба. Он, согнув колени и держа в руках палки, стремительно летел с крутого горного склона.
— Вам не было страшно? — спросила я.
— Мне было страшно перед каждым соревнованием. Страх взвинчивает и возбуждает. Он бросает вам вызов. И вы должны его победить.
Стюарт никогда не боялся. Может быть, это и делало его таким перспективным спортсменом. Если он не разобьется из-за излишней самонадеянности. Он жил каждым мгновением, не задумываясь о будущем и не веря в него. Острый приступ боли напомнил мне о том, где он сейчас. В этом году ему, по-видимому, не удастся встать на лыжи.
Окинув беглым взглядом полки с книгами, я последовала за Джулианом в холл. Но прежде чем переступить порог, оглянулась.
Именно здесь, в библиотеке, Стюарт стоял и разговаривал с Клеем в день смерти Марго. Адрия оставила мать на балконе ее комнаты и побежала вверх по лестнице. Стюарт услышал вопль Марго, когда выходил из парадной двери.
— О чем вы думаете? — спросил Джулиан, когда мы шли по холлу.
Я попыталась освободиться от навязчивых мыслей.
— Вообще не уверена в том, что я думаю. По большей части просто реагирую. Никогда прежде не бывала в подобном доме.
Кажется, он принял мое объяснение за чистую монету. Он провел меня через дверь к лестнице, заключенной в каменных стенах башни. Две другие двери открывались в круглую комнату, которую образовывало подножие башни. Из одной вы попадали в просторную столовую, выдержанную в светло-зеленых тонах, что вызывали чувство облегчения после темных красок гостиной. Другая дверь вела в узкий коридор, по которому можно было попасть на кухню и кладовую. Но Джулиан направился к лестнице.
