Дэн спустился с крыльца и прямо по мокрой от росы траве пошел к входу отделения экстренной помощи, где оставил машину; сел за руль, включил мотор, вырулил на дорогу, но поехал не к дому, а в участок. Может, за ночь удастся выяснить еще какую-нибудь правду.
…Бойд сидел на нижней ступеньке крыльца своего дома, подперев голову руками. Вокруг ботинок растекалось полпинты жижи с кислым запахом блевотины и перегара. Кауфман вытащил его из редакции, довез до дому и оставил у подъезда с напутствием немедленно лечь и проспаться. Никаких обвинений ему не предъявили, хотя, если на то пошло, подумал он, кривясь от изжоги и складываясь пополам от мучительной, острой боли в животе пониже пояса, это он должен предъявлять обвинения. Эта черноволосая гадина завлекла его, распалила, наобещала с три короба и райское блаженство в придачу, а потом чуть не сделала импотентом на всю жизнь. На такой случай должно быть что-нибудь в Уголовном кодексе. Он должен знать, что. Ведь он собирался стать шерифом…
Собирался. Теперь его будущее можно сравнить разве что с лужей рвоты вокруг ботинок. Книжку нашла Джолин Нильсен; Кауфман уже разболтал эту историю всему городу, снова и снова повторяя, как Рич Кэннон пытался убить свою бывшую жену, чтобы заполучить книжку. Проклятую черную книжку, о которой никто и не вспомнил бы, если бы не эта стерва Элизабет Стюарт.
Бойд нагнулся еще дальше вперед, обхватил руками колени. Вонючий, жирный комок тоски — вот кто он теперь. Слезы жгли ему глаза, кислая горечь разъедала желудок. Он плакал, ругался последними, черными словами, тихонько раскачивался и снова ругался. Внутри все заходилось от боли, ниже пояса тянуло и ныло, голова раскалывалась. Жизнь кончена. Ему никогда не стать шерифом ни здесь, ни где-то еще. Янсен вышвырнет его пинком под зад, а другой работы он уже не найдет, разве что устроится жалким вышибалой куда-нибудь в магазин или бар. Это нечестно. Он заслуживает лучшего и мог бы иметь все, если бы не Элизабет Стюарт.
Когда Элизабет наконец вошла в кухню, Трейс сидел за столом и ждал. При ее появлении он вскочил со стула с искаженным от беспокойства лицом.
— Ты в порядке? — спросил он, делая шаг к ней и отшвыривая попавшиеся под ноги кроссовки. — Так поздно ты еще не приходила.
Элизабет обняла его, прижала к себе, улыбаясь ему в плечо.
— А ты волновался?
Да.
— Хорошо, — устало усмехнулась она, еще раз обняла сына и отпустила. — Приятно знать, что кто-то тебя ждет.
Трейс стоял перед ней, положив руки на узкие бедра, насупив брови, вопросительно глядя на мать сквозь разбитые очки.
— Что случилось? Ведь что-то случилось, да?
— Угости маму кока-колой, и я расскажу тебе все с начала до конца.
Они сели друг против друга на диване в гостиной, и Элизабет выложила все, опустив только подробности визита Элстрома к ней в редакцию. Трейс оскорбился бы за нее; чего доброго, еще устроил бы драку, защищая честь матери… Рассказа об опасных приключениях Джолин оказалось вполне достаточно, чтобы он вытаращил глаза и затаил дыхание.
— Ну и ну, — выдохнул он, дослушав. — Так Кэннон хотел убить мисс Нильсен, чтобы спрятать концы?
Элизабет кивнула, поставила стакан на дешевый, поддельного вишневого дерева журнальный столик, на котором белые круги отмечали места, куда раньше ставили посуду.
— Слава богу, у Джолин есть голова на плечах, не то ей бы не выжить.
Трейс медленно покачал головой, удивляясь и негодуя.
— Неужели мужчина способен так поступить с женщиной, которую любил? Я помыслить не могу, чтобы причинить зло Эми…
Он оборвал себя на полуслове, покраснел и принялся разглядывать собственную ногу, попирающую диванную подушку. Проболтался, дурак. Не годится мужчине рассказывать матери о том, что влюбился. Чего доброго, еще подумает, что он размазня или, наоборот, шустер не в меру, если втюрился с первого взгляда, и в кого — в дочку шерифа! Сейчас, сейчас отпустит какую-нибудь едкую шуточку. Но мама, как ни странно, молчала, и ему пришлось поднять глаза, чтобы увидеть ее реакцию.
Мама сидела напротив, очень красивая, с грустным лицом, хотя и улыбалась. Лампа светила ей в спину, и пушистые длинные волосы окружали голову и плечи сияющим облаком. Вдруг Трейс увидел ее, какой она была в его возрасте, в возрасте Эми, слишком молодая для материнства, с малым ребенком, которого таскала с собою повсюду. Странно, он никогда раньше не думал, каково ей пришлось тогда — юной, испуганной, влюбленной. Она была его мамой, и в его глазах это поднимало ее над страхами и сомнениями, наделяло безоговорочной мудростью и опытом. Мама не могла ошибаться, ведь она намного старше его… А на самом деле тогда она была всего-навсего подростком, обычным подростком!
Как только он понял это, его охватила новая, горячая до озноба любовь к маме. Чтобы выносить и вырастить его, она прошла через настоящий ад и заслуживала неизмеримо больше того, что имела в действительности. В мыслях Трейс немедленно поклялся дать ей то, чем обделила ее жизнь. Он исправится, будет учиться изо всех сил, а потом работать, чтобы стать большим человеком, чтобы построить маме настоящий дом, дарить дорогие подарки, чтобы она могла гордиться им.
— Она очень милая, твоя Эми, — сказала Элизабет, кладя руку поверх его руки и ласково переплетая пальцы с его пальцами. — Симпатичная, добрая. Она мне понравилась.
Трейс наклонил голову, потому что рот помимо воли расплывался в идиотской улыбке.
— Она классная, — промямлил он, проглотив еще полдесятка определений, которые смущали его своей высокопарностью. Эми была его солнце, его звездочка, самая добрая, самая хорошая… и могла остаться здесь всего только на две недели. — Пожалуй, вряд ли теперь я ее увижу до отъезда: шериф Янсен такой строгий, наверно, он ее из дому больше не выпустит.
— Дай ему пару дней, чтобы прийти в себя, — возразила Элизабет, сжимая его руку в своей. — Он не хочет думать о том, что его ребенок растет. Все родители чувствуют себя ужасно… смертными, когда дети на их глазах становятся взрослыми. Всегда кажется, что это происходит так быстро… Ладно, — вздохнула она, с вымученной улыбкой возвращаясь к действительности, — хватит прожигать жизнь, сидя на продавленном диване. Пойду спать.
Она спустила ноги на пол, встала, потянулась, ощущая телом каждый прожитый день, каждую минуту своих тридцати четырех лет. Трейс тоже встал. Господи, когда он успел перерасти ее на две головы?
— Спокойной ночи, мамочка, — пробасил он, обнимая ее за плечи. — Я тебя люблю.
Элизабет улыбнулась, сморгнула невесть откуда взявшиеся слезы и тоже обняла его, вспомнив, как раньше прощалась с сыном перед сном, как он босиком шлепал к ней, прежде чем угнездиться в постели в обнимку с плюшевым медвежонком.
