После этого мы провели некоторое время сидя в ее внедорожнике, отмечая желтым маркером бруклинские квартиры. Гейл вошла во вкус. Скорее всего ей нравилось все это – какая она благородная и бескорыстная, помогает подруге, попавшей в беду, несмотря на то, что шурин украл у нее серьги.
Я также подозреваю, что ей нравится то, что в ее похотливых глазах выглядит, как мое падение, но я ее не виню. Если злорадство делает людей счастливыми, кто я такая, чтобы смотреть на них с высоты какого-то якобы морального плато, которое положено занимать тридцатитрехлетней бездельнице?
Так или иначе, я нахожу объявление, которое мне кажется приемлемым – солнечная, просторная квартира, тихий район, и так далее. Также там говорится, что квартира находится близко к метро, и это меня настораживает, потому что метро у меня ассоциируется с подонками и хулиганами, но Гейл говорит, что у нее есть в Бруклин Хайтс друг, который каждый день ездит на метро на работу, и он классный мужик, и никогда бы не стал жить далеко от метро. Мы звоним бруклинской агентессе, и она дает Гейл адрес, и Гейл вводит этот адрес в Джи-Пи-эС, но Джи-Пи-эС не знает, где это, и тогда Гейл опять звонит, и агентесса дает ей какие-то ориентиры, и Гейл их тоже вводит в Джи-Пи-эС, и мы едем, хотя путь лежит по улицам, а Гейл предпочитает скоростные шоссе. Она очень свободная духом – так она это объясняет. Шоссе – ее стихия, объясняет она. А потом Джи-Пи-Эс выключается и больше не хочет включаться, но Гейл говорит, что помнит, куда ехать, а в крайнем случае можно спросить прохожих.
Мы переезжаем через нуждающийся в ремонте мост, не знаю, как он называется, но это точно не Бруклинский Мост. Я смотрю в своем мобильнике на карту и говорю Гейл, что она едет по неправильному мосту. Гейл говорит, это, наверное, срез. Я говорю, какой на хуй срез, нам нужен был Бруклинский Мост, но с Гейл не попрепираешься. За мостом развилка и въезд на экспресс-шоссе, и Гейл хочет въехать на шоссе, но тут я чувствую, что пришло время сказать веское слово, и я ей говорю, чтобы она вела себя разумно в этот раз, для разнообразия. И мы съезжаем в переулок и вскоре понимаем, что заблудились в каких-то кварталах, где никогда никто не жил, ни до Колумба, ни после, кварталы утыканы разваливающимися складами, и мы сматываемся оттуда, ориентируясь в основном по солнцу, и я вдруг замечаю название улицы, прикрепленное к фонарю, и нахожу эту улицу у себя на мобильнике. Мы слегка отклонились от курса, но вроде бы все в порядке. Затем мы проезжаем через кварталы, населенные враждебно настроенными бедными меньшинствами, и они нам свистят и кричат странные вещи, после чего мы вдруг попадаем на широкую авеню, и она нас приводит в более или менее тихий район, и вдруг совершенно случайно Гейл поворачивает на улицу, которую мы искали все это время, и вот офис агентства, но нет места, где поставить машину, и Гейл дважды проезжает вокруг квартала и в конце концов находит место. Мы возвращаемся к агентству пешком, по пути встретив двух парней из меньшинств, которые смотрят на нас будто мы только что с Марса прибыли. Я говорю – «Эй, Гейл, а квартира – тоже в этом районе?»
Она явно нервничает, и слегка смущена. Она говорит – «Надеюсь, что нет, что ты, что ты…» – но уверенность в ее голосе отсутствует.
Мы заходим в агентство. Наличествуют два ненужно массивных письменных стола, за одним из которых сидит абсурдно тощий греческого вида парень, а за другим сладострастная женщина с горящими глазами и большим количеством родинок и родимых пятен на лице и шее. Она кладет на стол бублик, вытирает руки и губы бумажной салфеткой, и улыбается, демонстрируя зубы и дёсны с прилипшим плавленым сыром.
Она говорит – «Привет, девочки».
Я объясняю ей, что предпочла бы квартиру в квартале, где средняя продолжительность жизни новосела не три часа, а больше. Она кивает с энтузиазмом и говорит – «У меня как раз для тебя есть кое-что», будто она давно припасла одну квартиру и никому ее не показывала, ожидая что когда-нибудь я приеду к ней и спрошу.
Мы выходим на улицу и находим теперь уже ее машину и едем через какие-то петляющие закоулки, и вдруг нашему взгляду предстает обшарпанный переулок с обшарпанными браунстоунами. На манхаттанские браунстоуны они похожи лишь отдаленно, но по крайней мере квартал, вроде бы, гентрифицированный (глупый термин, означающий, что многие расы и этнические группы умудряются сосуществовать в этом квартале и полиция на самом деле патрулирует, а не прячется в участке). Дама наша припарковывает свой драндулет у тротуара и мы вылезаем из машины и Гейл вступает в собачье дерьмо и начинает ругаться так, что агентесса растеряна, и некоторые из гентрифицированных местных тоже. Гейл чистит туфель, как может, в ближайшей луже с радужными разводами от машинного масла на поверхности. Мы поднимаемся по обшарпанным ступеням. Агентесса отпирает шаткую дверь парадного входа. Воздух в коридоре пропитан обычной смесью пролетарских запахов – пыль, пот, пары неприятной дешевой еды, кошачья моча, и так далее. Однокомнатная квартира, которую мне предлагают, находится на первом этаже. Дверь не внушает мне доверия – тонкая, и замок совершенно декоративный. Я сама могла бы такую выбить ногой, если нужно.
Внутри – остатки среднеклассовой роскоши прошлых эпох – узорный потолок, два алькова. В эркере стоит массивный письменный стол, оставленный предыдущим жильцом. На окне эркера решетка, чтобы люди не забирались в квартиру с улицы без разрешения. Несмотря на очевидную пользу, решетка вызывает ассоциации с тюрьмой. Полы из хорошего полированного дерева. В кухне грязная миниатюрная плита. Ванна – времен Бель Эпокь! – глубокая, и посредине помещения, а не у стены. Очень глубокая. Можно сидеть, выпрямив спину, а вода все равно будет до шеи. Дверь в ванную толстая и, в случае чего, можно будет нанять специалиста, чтобы повесил два-три массивных замка на нее, и просто жить в ванной, городским отшельником в жестоком мире, купающемся в мелких хамоватых пороках.
Внезапно я чувствую сильное желание остаться одной. До того, как агентесса начнет рекламировать преимущества квартиры, перевешивающие недостатки, я говорю ей, что квартиру беру. Гейл ничего не говорит. Она все еще расстроена по поводу туфля. Агентесса приятно удивлена. Мы едем обратно в офис и некоторое время тратим, чтобы найти место, где припарковать машину агентессы, и я выписываю ей чек – залог, равный двухмесячной плате, плюс плата за два месяца вперед, итого сорок две сотни. Она сияет и улыбается непрестанно. Гейл и я идем к машине Гейл.
