— Ой, начальство, сейчас ругаться будет, он мне столько всего напоручал…
— Работа есть работа, — вздохнул Трошкин. — Но я вас жду.
— Конечно-конечно.
Юрий Сергеевич помахал мне рукой, и я побежала к нему.
— Прекрасно выглядишь, — с удовольствием похвалил он, — я никогда не видел тебя в вечернем платье. Все джинсы да майки.
— Да, мне уже говорили…
— Ну вот. Как твои разведделишки? — Он понизил голос и подмигнул мне.
— Нормально. Юрий Сергеевич, а вы никому не говорили о том, зачем я сюда приперлась?
— Да ты что? Ты за кого меня принимаешь? — обиделся главный.
— А вас кто-нибудь спрашивал обо мне?
— Еще как! — Юрий Сергеевич хитро прищурился. — И знаешь, что странно — сплошь мужики. Кто ты, да что ты, да как тебе понравиться. А где твой напарник?
Я глазами показала на Леонида, развалившегося у барной стойки.
— Вон тот красавец? — Мохов удивился. — Поди ж ты, какие сыщики пошли выразительные. Теперь я понимаю, почему ты все время в свой МУР шастаешь. Хорош парень, ничего не скажешь. Тебе помощь моя нужна?
— Да, сделайте, пожалуйста, вид, что вы с ним знакомы. По легенде он — выдающийся политтехнолог, специалист по черному пиару, зовут его Гений Манукян.
Мохов расхохотался:
— Ты придумала? Молодец.
— Он изображает недоступного жлоба, отказался дать мне интервью, ой, кстати, это интервью вы же от меня и требуете.
— Понял. Ну, смотри теперь, как я вольюсь в ваше тайное общество. Гений! — заорал Юрий Сергеевич на весь зал. — Дружище! Старый затворник в таком многолюдном месте! Мне говорили, что ты приедешь, а я все не верил. Это правда ты?
Леонид важно кивнул.
— Все плетешь свои грязные интриги? — продолжал орать Мохов. — По-прежнему ничего святого?
Леонид слегка надулся, но ответил тоже громко, работая на всю аудиторию:
— Святого вообще ничего нет. Это поповские выдумки.
— Нет святого? Беда. Твоими стараниями, наверное.
Юрий Сергеевич заметил какого-то своего знакомого и пошел к нему. А я повернулась к столику Трошкина, нет, не для того, чтобы вернуться туда, а так, из любопытства: ждут ли меня, надеются ли?
Меня не ждали. Напротив Трошкина сидела Татьяна Эдуардовна Ценз, и, судя по лицам обоих, разговор у них был не самый приятный. Я бы назвала его разборкой, потому что еще не вполне отвыкла от лексики уголовно-милицейского мира.
Стоять посреди зала и таращиться на Трошкина и Ценз мне не позволило воспитание. Гораздо приличнее — спрятаться и подсматривать, что я и сделала, прислонившись к колонне и высунув из-за нее нос и правый глаз. Татьяна Эдуардовна явно предъявляла Трошкину претензии, она что-то рассерженно ему выговаривала, а он, судя по лицу, оправдывался и все время пытался взять ее за руку. Руку она раздраженно вырывала и продолжала ругаться. Судя по тому, что Трошкин все время отрицательно мотал головой, Татьяне Эдуардовне пока не удавалось его убедить.
— Подсматривать нехорошо, — сказал кто-то у меня за спиной.
— Кто это вам сказал такую глупость? — ответила я и только потом обернулась. Передо мной стоял улыбающийся Вадим Сергеевич Иратов собственной персоной. Нет, сегодня мне определенно везет. А это не к добру.
— Да кто подсматривает? — начала я оправдываться. — Так просто — наблюдаю.
— Переживаете, что ваше место занято? — Иратов сделал вид, что сочувственно вздыхает.
— Нет. Просто я забыла на столе свои сигареты, хотела подойти и взять, но люди уже разговаривают, неудобно перебивать, — объяснила я.
— Как вы выживаете с таким чувством такта в наше грубое время? — Иратов смеялся надо мной, и правильно делал. Смех продлевает жизнь и облегчает взаимопонимание.
— Плохо живу. Хочу курить, а не могу.
— Придется бросать, — посоветовал Иратов. — Насколько я знаю Таню, она не разожмет челюстей до тех пор, пока от Сашки не останется кучка обглоданных косточек. Так что шансы ваши равны нулю.
— Не преувеличивайте. — Я махнула рукой в сторону холла. — Сигареты можно купить в ларьке.
— Я не о шансах покурить, — сказал Иратов, — я о более серьезных вещах.
— О каких?
— О Трошкине и о тех шансах, которые появились у вас после знакомства с ним. — Иратов перешел на доверительный тон.
— Вы полагаете, что они появились? Вместе с Александром Дмитриевичем Трошкиным? — изумилась я.
— В каком-то смысле… — промямлил Иратов. — То есть… не знаю, как сказать…
— Скажите правду, — с мольбой попросила я. — Вы что-то знаете, я вижу. Он что, завещал мне все свое огромное состояние? Или хотя бы часть его? Знаете, мне бы хватило и части.
Иратов смутился.
— Я полагал… — начал оправдываться он, — то есть мне показалось, когда вы с ним сейчас беседовали…
— А-а, — я окинула Иратова строгим взглядом, — так вы подсматривали?
— Наблюдал, — поправил меня он, и мы оба рассмеялись. — Впрочем, ерунда, извините меня, девушка, я не хотел вас обидеть.
— Вы меня ничуть не обидели, Вадим Сергеевич. Только не называйте меня девушкой, я этого терпеть не могу. Зовут меня Александра.
— Очень приятно. Позвольте, Александра, вам помочь. Готов рискнуть собой и принести ваши сигареты. Но если меня растерзают там, — он ткнул пальцем в сторону Трошкина и Ценз, — то…
— …клянусь заменить вас на посту губернатора Красногорского края, — пообещала я.
— Вот спасибо. Тронут. Если вас не смущает, конечно, что я не губернатор.
— Пустяки, дело наживное, каких-то несколько месяцев…
— Только не сглазьте, — строго прервал меня Иратов. — Пойду. Послушать, о чем они там ругаются?
Он явно проверял меня на моральную устойчивость.
— Ни в коем случае! — горячо запротестовала я. — Подслушивать нехорошо.
— Самому интересно, — жалобно вздохнул он.
— Тогда… Если вас не затруднит, — согласилась я.
Иратов смело направился в «тихий уголок» и очень быстро пожалел о своем безрассудстве. На него набросились оба — и Трошкин, и Ценз. Вадим Сергеевич пытался обороняться, объяснял что-то, размахивал моими сигаретами, но разъяренная парочка просто-напросто прогнала его от стола, а Ценз еще кричала что-то вслед.
— Курите теперь, — приказал Иратов, протягивая мне сигареты. — Хочу увидеть, что пострадал не зря.
— Конечно, закурю. — Я вовсе не собиралась позволять ему переваливать всю ответственность на меня. — Впрочем, не так уж сильно вы пострадали. Они вас все-таки не били, а только орали.
— Ну, знаете, — обиделся Иратов, — и наглая же вы девица. Или девицей вас тоже нельзя называть, как и девушкой?
