– О, мой Бог, – сказала она, – о, мой Бог! Не засыпай. Не...
– Пить, – сказал он, но она пошла к двери.
– Диана! Диана, он очнулся! – закричала она. Она была так счастлива.
Совсем не как тогда, когда плакала, потому что была так несчастна, в его машине...
Когда? Христос, это было лишь прошлой ночью? Джина была ужасно расстроена, и он совершил ошибку, отправившись к ней в мотель. Поговорить. Просто поговорить. Только после того, как она перестала плакать, она поцеловала его, и он поцеловал ее, и...
Иисус святой Христос.
Что он намеревался и сделал? Макс провалился в сон после того, как они занимались любовью – впервые за много лет он хорошо отдохнул ночью. Он помнил это.
Только он был там, когда проснулся – в постели Джины. В месте, где поклялся себе никогда не быть. Это он тоже вспомнил. Слишком ясно, слишком.
Все же он хотел остаться там. Навсегда. Так что, конечно, он убежал. И бежал так усердно и так быстро, как только может человек. И он ужасно ранил ее при этом, и...
Секундочку.
Возможно, он был одурманен и смотрел на мир сквозь значительное количество тумана и неослабевающую боль, но по всей его больничной палате были расставлены кофейные чашки и банки из-под колы. На немногочисленных доступных поверхностях размещалось несколько довольно потрепанных цветочных композиций. Наряду с грудой книг и журналов. Не упоминая уже тот факт, что Джина, очевидно, знала весь сестринский персонал по имени...
Одурманен или нет, но не требовалось обширной подготовки Макса или опыта многих лет работы в ФБР, чтобы понять, он лежал в этой кровати больше, чем просто день или два.
– Как долго?.. – спросил он, пока Джина приглаживала ему волосы, убирая их с его лица и положив прохладные пальцы ему на лоб.
Она знала, что он имеет в виду.
– Неделю, – сказала она. – Мне жаль, но я не могу дать тебе попить, пока не придет медсестра.
– Неделю?
Не может быть.
– Когда ты перенес первую операцию, все было хорошо, – сказала она ему, переплетая его пальцы со своими. – Но потом, через несколько дней, температура резко поднялась и...
Боже, Макс, ты был так болен. Доктора даже провели со мной разговор «приготовьтесь-к- самому-худшему».
Неделя. Она осталась с ним на неделю.
– Но ты же, – попытался он сказать, – собиралась в... Кению.
– Я позвонила в МОС, – сказала она ему, – и снова перенесла мою поездку.
Отложить было не так хорошо, как отменить. Мысль о поездке Джины в Кению сводила его с ума. Конечно, так же как мысль о поездке куда бы то ни было, в более опасное место, чем Исландия, где жители до сих пор не запирали на ночь дверь.
– На какой срок?
– На неопределенный. – Она поцеловала его руку, прижав ее к щеке. – Не волнуйся, я останусь так долго, сколько буду тебе нужна.
– Нужна мне, – сказал он, прежде чем смог себя остановить. Это были два самых честных слова, которые он когда-либо говорил ей – вылетевшие, возможно, потому что он был одурманен лекарствами или болью, или смягчившими его новостями о том, что он обманул смерть. Опять. Или, может, отблеск счастья Джины произвел гипнотический эффект, что-то вроде сыворотки правды.
Но удача была на его стороне, потому что именно этот момент выбрала медсестра, чтобы войти в комнату. Женщина была воплощением энергичности и заглушила его своим приветливым «Здрасьте». Джина отвернулась поприветствовать ее, но сейчас же повернулась обратно.
– Прости, Макс, что ты сказал?
Он, может быть, временно был слишком человеком, или одурманен лекарствами и болью, но он не занял бы то место, которое занимал в жизни и карьере, если бы повторял те же ошибки дважды.
– Нужна вода, – сказал он, и, с позволения медсестры, Джина помогла ему выпить прохладный напиток.
КЕНИЯ, АФРИКА
18 ФЕВРАЛЯ 2005
ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА НАЗАД
В команде, вышедшей из автобуса, был один невероятный красавчик. Со светлыми волосами, симпатичным немецким акцентом и действительно потрясающими коленками, но, когда Джина подошла ближе, она обнаружила, что он был главой временных волонтеров – добровольцев, которые останутся лишь на несколько коротких дней.
И это значило, что его имя отец Дитер. И это значило, что ее шансы на то, что он влюбится в нее с первого взгляда, близки к нулю, очень близки к нулю.
Следующей свежей новостью было то, что автобус был автобусом, а не одним из девятиместных развалюх-фургончиков фольксваген, которые поднимали пыль, подпрыгивая по так называемым дорогам от селения к селению.
В группе отца Дитера было двадцать четыре добровольца – на десять больше, чем в списке имен, который видела Джина. Группа иеромонахов отца Дитера из двадцати четырех человек без палаток и багажа, спасибо тебе огромное. Большая часть которых подхватила местную версию мести Монтесумы[3] и более больны, чем собаки.
Отец Бен и сестра Мария-Маргарет бегали вокруг, организовывая рабочих – черт! – рыть больше отхожих мест, а также производя что-то вроде сортировки, чтобы обнаружить тех прибывших, кто вконец расхворался. Они не хотели отправлять их в госпиталь, пока не убедятся, что болезнь вызвана не инфекцией.
Господь, помоги им всем, если это была инфекция.
Долгожданная смена МОС с заполненным добровольцами автобусом привезла лишь большее количество работы для местной команды. Джина определила в хаосе Пола.
Джиммо. Он, вероятно, ехал в автобусе рядом с водителем, и поперек его широкой спины все еще висело выглядящее смертельно опасным оружие, пока он помогал сестре Хелен оборудовать столовую палатку, как временное жилище.
Он помахал ей и улыбнулся – вспышка белых зубов на слишком красивом лице – пытаясь ее остановить.
Но задачей Джины было разыскать Ее Величество Лесли Поллард и убедиться, что та не убежала с криками в Найроби, чтобы попасть на следующий рейс домой в Хитроу.
Вот только, кажется, за исключением новенькой монахини сестры Грейс в толпе больше не было женщин.
Джина приблизилась к отцу Дитеру, который выглядел парнем, который знает все.
– Извините, – сказала она.
И праведник – не такой красивый вблизи из-за сильного загара – выгрузил свой завтрак на ее ноги.
– О, дорогая, тут, несомненно, маленькая проблема, – решительно произнес голос с английским акцентом прямо за ней.
Но Джина не смогла обернуться и посмотреть, кто с ней говорит, потому что теперь священник медленно падал, скрючиваясь, будто собирался поцеловать землю. Он был слишком болен, чтобы почувствовать унижение, что было хорошо. Гораздо лучше, что он просто сразу потерял сознание, вместо того, чтобы попытаться принести извинения или смыть беспорядок.
