— У меня создалось стойкое впечатление, что от вашей семейки лучше держаться подальше.
— Возможно, это и так, — пожала плечами Майя. — Я иногда сама стараюсь так поступать. Но что об этом говорить, раз ты скоро войдешь в нашу семью, как отец моего ребенка.
— Если ты забеременеешь, сделаешь аборт.
— Ни за что! Я сестра будущего монаха, а церковь категорически выступает против прерывания беременности.
— Да причем тут церковь, ты же не воцерковленная.
— Нет, конечно, но я люблю брата и не стану его огорчать. За такой поступок он может меня и проклясть.
— Хватит нести бред. Я не собираюсь становиться отцом твоего ребенка.
— Раньше надо было думать, когда трахал меня.
— Я трахался с другой целью.
Майя захохотала.
— Ты бы послушал себя. И что за цель?
— Удовольствие.
— Получил.
Лагунов сел на стул. Он не представлял, ни что говорить, ни как себя вести в такой ситуации. У него даже порыв агрессивности вдруг иссяк, хотя пару минут назад ему очень хотелось наброситься на Майю с кулаками. Но сейчас он уже не испытывал такого желания. Его больше беспокоил вопрос: если эта сука действительно забеременеет, что ему делать в таком случае?
Он поднял голову и посмотрел на нее. Майя снова рассматривала себя в зеркале.
— А если не забеременеешь? — спросил он. — Ты же пока не знаешь.
— Вероятность большая, у меня сейчас для этого самые благоприятные дни. Так что через девять месяцев стать тебе отцом почти гарантировано.
Лагунов резко встал и выбежал из номера, громко хлопнув в ярости дверью.
107
Когда Ростислав зашел к матери, Эмма Витольдовна сидела напротив портрета бывшего мужа и внимательно рассматривала его. Она была так поглощена этим зрелищем, что не сразу обратила внимание на сына. Тот подошел к ней и сел рядом.
Несколько минут оба молча смотрели на портрет.
— Что ты обо всем этом думаешь? — спросила она.
— Я бы хотел прожить такую жизнь, как отец, — ответил Ростислав.
— Почему?
— Он всегда и во всем ищет смысл.
— Ты прав. — Эмма Витольдовна о чем-то задумалась. — Только ты даже и представить близко не можешь, как же тяжело жить с таким человеком. После года нашей совместной жизни я почувствовала, что если не вдохну в свои легкие другого воздуха, то просто не выдержу.
Ростислав удивленно взглянул на мать.
— И ты вздохнула?
Эмма Витольдовна задумчиво смотрела куда-то в сторону.
— Да, Ростик, вздохнула. Я изменила Феликсу, это был совсем простой парень, правда очень милый. Сантехник, он пришел к нам что-то чинить, уже не помню.
— Ты изменила с ним отцу? — изумился Ростислав.
— Да. Это было мне необходимо. Мне нужен был человек, который даже не представляет, что во всем можно найти смысл. Мы просто занимались любовью и говорили о самых бытовых вещах. Он любил мне рассказывать о своей работе. Вернее, о тех людях, которым он что-то чинил. А мне невероятно нравилось это слушать. Возможно, даже больше, чем заниматься с ним любовью. И тогда и сейчас я понимаю, именно его рассказы были для меня главными в наших с ним отношениях.
— Но почему ты именно сейчас в этом призналась?
Эмма Витольдовна грустно вздохнула.
— Эта история тяжелым грузом лежит в моей душе. Это была единственной моей изменой Феликсу. Больше я ни ему, ни нынешнему мужу не изменяла. Мне давно хотелось тебе о ней рассказать. Хотя, почему, убей, не пойму. Надо бы этот случай тщательно скрывать, а у меня давно мучило желание о нем тебе поведать.
— Наверное, чтобы сбросить груз, — предположил Ростислав.
— Возможно, — согласилась Эмма Витольдовна. — Но почему ты хочешь жить так, как отец? По-моему, у тебя совсем неплохая жизнь. Бойся ее потерять, потом будешь сильною сожалеть.
Ростислав посмотрел на мать и покачал головой.
— Я буду сожалеть, если все останется так, как есть. Через тебя мне передались гены отца.
— Выходит, я во всем виновата!
— Получается, мама, именно так, — улыбнулся Ростислав.
Эмма Витольдовна шутливо ударила сына кулаком по плечу.
— Ты — негодник! Но если серьезно, мне что-то тревожно. Я тебя знаю, ты что-то задумал.
— В общем, да. Именно об этом я и хотел сообщить тебе перед началом юбилейных торжеств.
— Не пугай меня, Ростик.
— Мне нужен не твой испуг, а твое понимание. Так мне будет легче.
— В чем легче?
— Я принял решение… — Ростислав сделал паузу, — я начинаю бороться с нынешним режимом. Я давно хотел, но решился только сейчас.
У Эммы Витольдовны что-то оборвалось внутри.
— Ты понимаешь, чем это чревато.
— Я все прекрасно понимаю, я давно не мальчик. Но я не могу видеть этих людей, наблюдать за тем, во что они превращают страну и народ. Это и есть тот смысл, который я искал многие годы. Точнее, я нашел его давно, но боялся себе в нем признаться.
— А теперь? — тихо спросила Эмма Витольдовна.
Ростислав бросил взгляд на портрет отца.
— Теперь я решил все окончательно и бесповоротно. И никто меня не отговорит.
— Это из-за Антона? Хотя он твой брат, но он просто омерзителен во всех своих проявлениях.
— Нет, — покачал головой Ростислав. — Что Антон? Он полагает, что находится на самом верху, но на самом деле, он мелкая сошка. Да и не в конкретных людях дело.
— В чем же, если не в них?
— В самой системе. А люди только встраиваются в нее. Будет лучшая система, они станут встраиваться в нее. И вести себя будут по-другому. Тот же самый Антон… У него же одна задача — приспособиться и вписаться. И больше в его душе по большому счету ничего нет. И такие люди без души нами правят. Как ты думаешь, это можно терпеть?
