Татьяна тоскливо смотрела, как осыпается штукатурка со стен, содрогающихся от ударов перфоратора.
— Какой безумец согласится это купить?
— Если мы согласимся продать…
Из комнаты Аркадия Аполлинариевича несся торжествующий и жизнеутверждающий голос хозяина:
— А вот этот этюдик я написал, будучи в тоске и печали. Заметьте, как ненавязчиво мое состояние подчеркивает колористика? А сфумато, какое сфумато! Лео бы мной гордился. Я имею в виду Лео да Винчи, а не Ди Каприо. Ха-ха-ха.
* * *
Татьяна зашла в комнату соседа, знакомую до мелочей. Черный буфет с богемским хрусталем, где каждый стакан и бокал или тарелка (Кузнецовский фарфор, между прочим!) присутствовали в единственном экземпляре. На подрамник натянули свежий холст, рядом стоял высокий трехногий табурет, на котором был накрыт завтрак художника: мексиканское керамическое блюдо с тремя желтыми увядшими лепестками сыра, серебряный подстаканник с высоким стаканом, кружок лимона, недоеденная булочка. На стене висел голубой шелковый китайский ковер старинной нанкинской работы, красоты исключительной; правда, ее не пощадили ни время, ни моль. Эмалевая миниатюра на этажерке, уставленной толстыми книжками нот. Шкаф, ломящийся от книг, которые были засунуты туда в количестве, вдвое превосходящем расчетные размеры. Жалкие остатки былой роскоши. В центре комнаты — круглый стол, накрытый плюшевой зеленой скатертью. По стенам — картины. Пальма в кадке в самом углу, у большого окна, распахнутого по случаю внезапного потепления. В окно пропущена веревка, к концу которой привязаны ножницы. Ножницы лежали в жестяной кастрюльке. Веревка уходила в неизвестность.
По потолку топали так, что раскачивалась тяжелая люстра.
На кожаном кабинетном диване сидели совершенно ошарашенные Андрей и Михаил.
Аркадий Аполлинариевич как раз приступил к повествованию о своей сто пятнадцатой любви, проистекшей в далекой-далекой молодости, и они не слишком понимали, удастся им сохранить рассудок или даже не стоит сопротивляться.
Хозяин был высок, в домашней стеганой курточке и штанах со штрипками по моде девятнадцатого века. Художник из него, откровенно говоря, получился отвратительный, но импозантен он был и образован до жути.
Андрей, несмотря на абсурдность происходящего, слушал его не без любопытства. Михаилу давно стало дурно.
Когда появилась Татьяна с чашками и енотом, Андрей подскочил с места и уставился на нее, как на привидение любимой тетушки.
Она стояла перед ним, и в ее глазах все так же плескалось безбрежное море. В его неизведанных глубинах наверняка утонуло множество кораблей, но юношу это не столько пугало, сколько манило. Он понимал и то, что она старше: его ровесницы не смотрели так, не могло у них быть такого взгляда — спокойного, уверенного, чуть ироничного. И не могло быть такой улыбки.
— Вы! — невпопад сказал он. — А я…
— А я так хотела еще раз вас увидеть, — спокойно ответила Тото.
У Михаила чуть глаза на лоб не выкатились.
Аркадий Аполлинариевич чувствовал себя в этой ситуации как рыба в воде. Он очень любил молодежь, и ему нравилось, когда юные существа испытывали друг к другу симпатию. Это укрепляло его в вере, что у детей все сложится лучше, чем у него, и что так, собственно, и должно быть: он прожил трудную и странную жизнь, но зато его любимая деточка, его Тото однажды будет счастлива. И что еще ему, старику, нужно? Главное, он видит, как смотрит на нее этот милый молодой человек, так хорошо разбирающийся в искусстве.
— Вы уже знакомы, — улыбнулся он. — Какая приятная неожиданность!
— Мы не знакомы, — признался Андрей. — Но неожиданность гораздо более приятная, чем вы даже можете себе вообразить. Разрешите представиться: Андрей Трояновский. Вот моя визитка, прошу. — И он добыл бежевый твердый прямоугольничек из тонкой серебряной визитницы.
Татьяна бросила короткий взгляд на шрифт и осталась вполне довольна.
— Татьяна Зглиницкая.
— А это мой друг и деловой партнер, Михаил.
Никакая сила не могла бы заставить Мишку оторваться от дивана, чтобы поздороваться с кем-то, кто не выше его по статусу, но под мерцающим взглядом стальных глаз он неловко приподнялся и даже руку поцеловал, переставая узнавать себя самого и своего друга.
Аркадий Аполлинариевич повертел в руках визитку потенциального покупателя:
— Какая прелесть! Таточка, тебе всенепременно нужно обзавестись визитками. Я сам разработаю стиль.
— Когда-нибудь потом, — легкомысленно откликнулась она. — Зачем они мне?
Затем обернулась к Андрею:
— Значит, так, у нас восемь комнат в странном состоянии, которые может купить только отчаявшийся или безумец. Последняя по коридору — самая маленькая, раньше это была комната для прислуги, а теперь там вполне можно содержать домового или фамильное привидение. Они плоские и на недостаток места не жалуются.
Воздух в комнате заметно наэлектризовался. Молодой человек вряд ли понимал, что приехал покупать квартиру. Но все, что говорила Татьяна, слушал очень внимательно. И на последнюю фразу откликнулся с готовностью:
— А мой — привереда. Все время прячет нужные бумаги и вещи.
— Вы его, наверное, редко кормите или редко с ним играете, — совершенно серьезно спросила она.
— И то и другое, каюсь.
— Так чего же вы хотите?
— Вы верите в привидения? — уточнил он.
— «„Привидений не бывает“, — сказал лектор и растаял в воздухе», — процитировала Тото и продолжила тоном экскурсовода в фамильном замке: — Кухня большая, здесь можно как устраивать приемы на — не приведи Господи — пятьдесят человек, так и запастись двумя бутылками пива и учинить пьяный дебош на несколько суток.
Оба расхохотались. Андрей цвел, как газон с тюльпанами в Гайд-парке, любовно пестуемый опытным садовником. В отличие от него, Михаил был встревожен и растерян. Ему не нравилось, как изменился за считанные минуты его сдержанный и холодноватый друг. И если до того он был склонен к покупке квартиры — не так уж она была запущена, несмотря на уверения владельцев (странная, кстати, позиция, граждане), — то теперь предпочел бы забыть об этой авантюре и навсегда проститься с безумными обитателями старого дома, пока его налаженная жизнь радикальным образом не переменилась. Интуиция подсказывала ему, что если кто и в состоянии повлиять на Андрея, то вот эта странная женщина, которая явно не боится ни Бога, ни черта и наверняка имеет обо всем собственное мнение. Миха всегда ратовал за Марину и защищал ее не хуже иного адвоката: она не мешала его отношениям с Андреем, не лезла в дела, а если бы и лезла, беда небольшая. Милая недалекая девушка с нормальными взглядами на жизнь. Не то что эта птица из дворянского гнезда. Таких Мишка всегда опасался.
