Татьяна зашла в кабинет шефа, сияя самой нежной и приветливой своей улыбкой. Сергей тоже улыбнулся, но выглядел при этом как обиженный ребенок.
— Добрый день, — мурлыкнула она. — Что с вами?
— Да вот, день начался отвратительно. Вывернул кофе прямо на себя, сижу, извините, в мокрых штанах.
— Не обожглись?
— Да нет, — с досадой ответил Колганов. — И галстук вот запутался, пришлось его снять.
— Десять минут подождете?
— А что такое? — всполошился Сергей — Я вас огорчил? Я насупленный, да? Со мной невозможно разговаривать?
— Шеф, — прервала она поток восклицаний, — вам не говорили, что когда вы несчастны и политы кофе, то вы похожи на ослика Иа?
Она послала ему воздушный поцелуй и исчезла. Ей не нужно было оставаться, чтобы узнать, как смотрит вслед потрясенный Колганов.
* * *
Тем временем Владислав Витольдович все еще пребывал под впечатлением от первой встречи со своей единственной правнучкой и внучкой той, кому он так желал отомстить. Из близких существ в этом мире остались у него всего только двое — бульдог Уинстон и повар Бахтияр, которым он изливал сейчас душу.
Они уютно расположились в курительной комнате. Бульдог — рядом с хозяином, Бахтияр — в кресле напротив, с кальяном. Без своего поварского колпака и белой куртки он стал тем, кем есть, — старым, мудрым, седым как лунь азиатом, чье смуглое лицо, прорезанное морщинами, более всего походило на маску, вырезанную из персиковой косточки. Он давно уже был гораздо больше чем просто доверенным слугой, но другом, и только ему старик мог признаться во всех своих чувствах.
— Ужасное ощущение, — говорил одноглазый, — я словно растаявший воск. Представляешь, никогда не думал, что у человека могут подкашиваться ноги. Я подошел к ней, но внутри весь трепетал, как в тот день, когда решился познакомиться со своей женой.
— Хозяин рад, что увидел девочку сам?
— Очень рад, — согласился Владислав Витольдович. — Во-первых, эти болваны совершенно не умеют фотографировать. На их снимках она вышла кое-как.
— Если хозяин позволит, очень красивая барышня.
— Ты ее не видел, друг мой, в жизни. Рыжая, зеленоглазая, немножко ведьма, немножко ангел. Больше всего похожа на египетскую Сохмет. — И он указал точеной рукой в сторону мраморной колонки, где стояло из обсидиана изображение львиноголовой богини с раскосыми зелеными глазами. — Что-то такое в ее взгляде, что-то нездешнее, подсказало мне, что я с моими жалкими потугами причинить ей боль не сравнюсь с тем, что она уже пережила в этой жизни. И меня охватило раскаяние. Не уверен, конечно, со мной такое впервые, но я сверился с литературой. И, кажется, это все-таки оно.
— Хозяин волнуется до сих пор? — уточнил Бахтияр.
— Стыдно признаться, но — да. Ты единственный из всех знаешь, сколько лет я жил ненавистью, и вдруг оказался на раздорожье. Я и ненавижу ее, и восторгаюсь. Я вспоминаю самые прекрасные мгновения и… ненавижу за то, что у меня отняли полвека невероятного счастья. И думаю, все время думаю, что мне осталось совсем немного времени, не лучше ли потратить его на то, чтобы сделать мою девочку счастливой, а не уничтожить ее жизнь. Конечно, это в корне противоречит десятилетиям предыдущей жизни. Но ведь мнения своего не меняют только мертвецы и круглые идиоты. Не хочу быть ни тем ни другим. Во-вторых, Бахтияр, — я ведь упомянул во-первых, значит, есть и во-вторых… Так вот, во-вторых, она чертовски умна. Я долго наблюдал за ней, прежде чем заговорить. Моя кровь. Кровь Ниты. Но насколько же она прекраснее нас.
— Барышня приедет обедать?
— Обязательно. Мне даже видение было.
— Она? — Это слово повар произнес с некоторым даже благоговением и покосился на портрет цыганки, висевший справа от него, над каминной полкой.
— Стояла и щурилась, кошка, — сказал одноглазый. — Но впервые за столько лет не зло, скорее приветливо.
— Не сомневаюсь, — и Бахтияр заговорил о главном: — Что мы предложим такой важной и желанной гостье?
— Непременно лобстера, — начал перечислять хозяин. — Она должна любить лобстеров. «Кингстоун» с дыней. Липтауэрский сыр. Обязательно липтауэрский сыр. Виноградных улиток. Устриц. Закажи самых свежих и крупных устриц и улиток. Все легкое, нежное, чтобы услаждало вкус, но не отвлекало мысли. Я хочу угодить ей.
* * *
Сергей еще не успел наудивляться вволю, как она уже вернулась.
— Ваша мантия, босс, — и подала ему только что купленные в магазине по соседству брюки. — Корону поднесут позднее.
— Зачем же? — смутился Сергей.
— На этот вопрос я могу ответить легко. А вот зачем сидеть в мокрых штанах, дуться и пыжиться на весь свет, но ничего не предпринимать — этого, увольте, я понять не могу. Переодевайтесь, Сережа, и не морочьте себе голову.
— Сколько я вам должен? — спросил он.
— Сейчас пойду подумаю. Надо же еще включить стоимость доставки. Плюс надбавку за мозговой штурм. Кстати, здесь, на углу, недавно открыли химчистку. Отправьте туда Оксаночку.
— Слушаюсь и повинуюсь. А галстук вы завязывать умеете?
И когда она подошла, чтобы помочь ему, Сергей наклонился и поцеловал ее.
— Вот наконец сделал то, что давно хотел.
Она не отстранилась, не возмутилась даже ради приличия, а стояла, прижавшись к его плечу теплой щекой, спокойная и расслабленная. Сергей сиял от счастья. Он не знал, что она, в принципе, легко и уютно ощущает себя в таких интимных ситуациях и дело вовсе не в нем. И какой бы ужас и отчаяние он испытал, когда бы узнал, о чем она думала в эту секунду.
А Тото думала о том, что ее миссия завершена и нужно увольняться, ибо она выполнила то, о чем просила Машка, но совершенно не намерена терзать неплохого, в сущности, человека, к которому испытывает искреннюю симпатию.
«Вот и все, — сказал кто-то, кто всегда жил внутри ее и смотрел на все со стороны. — Вот и этот кусок твоей жизни закончился. Дело завершено. И ты свободна от всяких обязательств».
Неуловимая и загадочная улыбка скользила по ее губам, радуя влюбленного мужчину. Он никогда прежде не видел таких улыбок, но самодовольно полагал себя виновником торжества. А это ведь ее душа радовалась тому, что еще одна тонкая ниточка, связывающая Тото с окружающим миром, перерезана и скоро она, как воздушный шарик, сможет оторваться от поверхности и упорхнуть в какую-нибудь другую, совершенно новую жизнь — как случалось с ней уже не раз. И снова невыразимая легкость охватила все ее существо: мне до меня вчерашней нет ровным счетом никакого дела…
* * *
Вечерело, когда Татьяна влетела на Музейный, мысленно сравнивая себя с Бабой Ягой на скоростном помеле. Она уже уверилась в том, что пора раздать все долги, расплатиться по счетам и вырваться на волю из замкнутого круга ненужной суеты и событий.
