До меня доносятся громкие крики грузчиков с баржи господина Мака, и все во мне дрожит от радости при знакомых звуках. Я гребу к пристани, выхожу на берег, миную рыбачьи бараки и направляюсь домой. Час уже не ранний; я приступаю к трапезе, делюсь своими припасами с Эзопом и снова иду в лес. Легкий ветерок овевает мне лицо. Здравствуй, милый, говорю я ветерку, который дует мне в лицо, здравствуй; каждая жилка моя на тебя не нарадуется! Эзоп кладет лапу мне на колено.
Меня одолевает усталость, и я засыпаю.
Трам! Там! Колокола? Далеко в море, в нескольких милях от берега стоит гора. Я читаю две молитвы, одну за моего пса, другую за себя, и мы входим в глубь горы. За нами захлопываются ворота, я вздрагиваю и просыпаюсь.
Небо пылает пожаром, солнце бьет прямо в глаза; ночь; горизонт дрожит от света. Мы с Эзопом прячемся в тень. Все тихо. Давай не будем больше спать, говорю я Эзопу, утром пойдем на охоту, видишь, на нас светит красное солнце, вовсе мы с тобой не входили в глубь горы... И что-то странное творится со мной, и кровь вдруг ударяет мне в лицо; я чувствую, будто кто целует меня, и поцелуй горит на моих губах.
Я озираюсь — нигде никого. Изелина, — шепчу я. Трава шуршит, верно, лист упал на землю, а может быть, это шаги. По лесу идет дрожь, это, верно, вздох Изелины. Здесь бродила Изелина, здесь склонялась она на мольбы охотников в желтых сапогах и зеленых накидках. Жила в своей усадьбе в полумиле отсюда, сидела у окошка и слушала, слушала, как звенит по округе охотничий рог; это было в дни прапрадедов... Олень, волк, медведь водились в лесу, и охотников было немало; при них она росла, и каждый ее дожидался. Тому довелось увидеть ее взор, тот услыхал ее голос; но однажды ночью не спалось одному молодцу, и он не стерпел, просверлил стену в горнице Изелины и увидел ее бархатный белый живот. По двенадцатому ее году сюда приехал Дундас. Он был родом шотландец, он торговал рыбой и владел множеством кораблей. У него был сын. Когда Изелине минуло шестнадцать лет, она увидела молодого Дундаса. Он стал ее первой любовью...
И что-то странное творится со мной. Голова у меня клонится; я закрываю глаза, и снова на моих губах поцелуй Изелины.
— Ты тут, Изелина, вечная возлюбленная? — шепчу я. — А Дидерик, верно, стоит под деревом?
Но все клонится и клонится моя голова, и я падаю в сонные волны.
Трам-там! Кажется, голос! Млечный Путь течет по моим жилам, это голос Изелины:
Спи, спи! Я расскажу тебе о моей любви, пока ты спишь, и я расскажу тебе о моей первой ночи. Помню, я забыла запереть дверь; мне было шестнадцать, стояла весна, дул теплый ветер; и пришел Дундас, словно орел прилетел, свистя крылами. Я встретила его утром перед охотой, ему было двадцать пять, он приехал из чужих краев, мы прошли с ним вместе по саду, он коснулся меня локтем, и с той минуты я полюбила его.
На лбу у него рдели два красных пятна, и мне захотелось поцеловать эти пятна.
После охоты, вечером, я бродила по саду, я ждала его и боялась, что он придет. Я повторяла тихонько его имя и боялась, как бы он не услыхал. И вот он выступает из-за кустов и шепчет:
— Сегодня ночью в час!
И с этими словами исчезает.
Сегодня ночью в час, думаю я, что бы это значило, не пойму. Не хотел же он сказать, что сегодня ночью в час он снова уедет в чужие края? Мне-то что до этого?
И вот я забыла запереть дверь...
Ночью, в час, он входит ко мне.
— Неужто дверь не заперта? — спрашиваю я.
— Сейчас я запру ее, — отвечает он.
И он запирает дверь изнутри.
Его высокие сапоги стучали, я так боялась.
— Не разбуди мою служанку! — сказала я.
Я боялась еще, что скрипнет стул, и я сказала:
— Ой, не садись на стул, он скрипит!
— А можно сесть к тебе на постель? — спросил он.
— Да, — сказала я.
Но я сказала так потому только, что стул скрипел.
Мы сели ко мне на постель. Я отодвигалась, он придвигался. Я смотрела в пол.
— Ты озябла, — сказал он и взял меня за руку. Чуть погодя он сказал: — О, как ты озябла! — и обнял меня.
И мне стало жарко. Мы сидим и молчим. Поет петух.
— Слышишь, — сказал он, — пропел петух, скоро утро.
И он коснулся меня, и я стала сама не своя.
— А ты точно слышал, что пропел петух? — пролепетала я.
Тут я снова увидела два красных пятна у него на лбу и хотела встать. Но он не пустил меня, я поцеловала два милые, милые пятна и закрыла глаза...
И настало утро, было совсем светло. Я проснулась и не могла узнать стен у себя в горнице, я встала и не могла узнать своих башмачков; что-то журчало и переливалось во мне. Что это журчит во мне? — думаю я, и сердце мое веселится. Кажется, часы бьют, сколько же пробило? Ничего я не понимала, помнила только, что забыла запереть дверь.
Входит моя служанка.
— Твои цветы не политы, — говорит она.
Я позабыла про цветы.
— Ты измяла платье, — говорит она.
Когда это я измяла платье? — подумала я, и сердце мое взыграло; уж не сегодня ли ночью?
У ворот останавливается коляска.
— И кошка твоя не кормлена, — говорит служанка.
Но я уже не помню про цветы, платье и кошку и спрашиваю:
— Это не Дундас? Скорей проси его ко мне, я жду его, я хотела... хотела...
А про себя я думаю: «Запрет он дверь, как вчера, или нет?»
Он стучится. Я отворяю ему и сама запираю дверь, чтобы его не затруднять.
— Изелина! — шепчет он и на целую минуту припадает к моему рту.
— Я не посылала за тобой, — шепчу я.
— Не посылала? — спрашивает он.
Я снова делаюсь сама не своя, и я отвечаю:
— О, я посылала за тобой, я ждала тебя, душа моя так стосковалась по тебе. Побудь со мною.
И я закрываю глаза от любви. Он не выпускал меня, у меня подкосились ноги, я спрятала лицо у него на груди.
— Кажется, снова кричит кто-то, не петух ли? — сказал он и прислушался.
Но я поскорее оборвала его и ответила:
— Да нет, какой петух? Никто не кричал.
Он поцеловал меня в грудь.
— Это просто курица кудахтала, — сказала я в последнюю минуту.
— Погоди-ка, я запру дверь, — сказал он и хотел встать.
Я удержала его и шепнула:
— Она уже заперта...
И снова настал вечер, и Дундас уехал. Золотая темень переливалась во мне. Я села перед зеркалом, и два влюбленных глаза глянули прямо на меня. Что-то шелохнулось во мне под этим взглядом, и потекло, и переливалось, струилось вокруг сердца. Господи! Никогда еще я не глядела на себя такими глазами, и я целую свой рот в зеркале, изнемогая от любви...
Вот я и рассказала тебе про свою первую ночь, и про утро, и вечер, что настал после утра. Когда-нибудь я еще расскажу тебе про Свена Херлуфсена. И его я любила, он жил в миле отсюда, вон на том островке, — видишь? — и я сама приплывала к нему на лодке тихими летними ночами, потому что любила его. И о Стаммере я тебе расскажу. Он был священник, я его любила. Я всех люблю...
