— Успели. Да… — Болховской внимательно посмотрел на нее. — И в результате сего демарша она стала супругой князя Всеволожского.
— Я не в коей мере не претендую на твою драгоценную свободу! Очень нужно! — от обиды у девушки перехватило дыхание. — Да я скорее выйду замуж за… крокодила!
— С чего бы, mon ange, такая немилость? Не ты ли недавно говорила о моей неотразимости? — напомнил ей Болховской.
— Из-за нее ты и скачешь из постели в постель как… как…
— Крокодил? — подсказал Борис.
— Как кузнечик! — выпалила она, посмотрела на князи и вдруг неудержимо, до слез, звонко расхохоталась.
Улыбнулся и Болховской.
— Вероятно, в виде зеленой букашки с вывернутыми назад коленками я вызываю у тебя весьма теплые чувства.
— Прости меня, — сквозь смех проговорила она. — Но из тебя получился бы чрезвычайно милый кузнечик.
— Я и в нынешнем виде чрезвычайно милый, — чуть высокомерно отозвался Болховской, потом посерьезнел. — Посему и не хочу ни в коей мере подвергать тебя опасности.
— Опасность минимальная. Мы же не будем лезть в пекло. Узнаем, кто это, а остальное предоставим полиции.
Болховской понимал, что, если Анна что-то задумала, разубедить ее может только Господь Бог или его архангелы, нет, пожалуй, архангелы оказались бы бессильны. Надо что-то предпринять.
— Аннета, пойми, твой план не продуман серьезно и имеет слабые стороны.
— Какие это? — возмутилась девушка.
— Ты берешься играть роль моего нового увлечения. И мы должны показать окружающим, что я в тебя влюблен. Да?
— Да.
— Так, так, так. — Борис медленно опустился на кушетку и застыл в несколько ленивой, небрежной позе. — Встань, пожалуйста.
— Это еще зачем? — насторожилась Анна.
— Встань, будь добра, — в тоне Болховского послышались нетерпеливые нотки.
Анна фыркнула, но поднялась с кресла и встала перед ним, не замечая, что нервно теребит руками подол своего летнего платья в веселенький цветочек, фасон коего даже в провинции вышел из моды лет пять назад.
— Не хочу тебя обидеть, дорогая, но, если ты намерена временно стать предметом моей страсти, даже понарошку, придется полностью сменить твою экипировку.
Борис через силу постарался придать своему лицу легкий налет цинизма, очень уж ловко сидело сие устаревшее произведение портновского искусства на ее высокой, излучавшей энергию фигуре.
— А чем тебя эта не устраивает?! И не надо на меня пялиться, как на кобылу на торгах. — Она со всего маху плюхнулась обратно в кресло. То жалобно скрипнуло.
— Аннета, сердце мое, весь свет знает, что князь Болховской волочится за самыми хорошенькими и элегантными дамами, подчеркиваю — элегантными дамами, кои одеваются по последней парижской моде. На меня равняются. Ты что этим бабушкиным платьем хочешь погубить мою репутацию? — нахально улыбнулся он.
— Тоже мне репутация, — пробурчала Анна. — Селадон, повеса.
— И у повес есть своя репутация, которой мы очень дорожим. Так что будь добра, если решишь все же изображать даму моего сердца — обновляй гардероб, посоветуйся с модисткой или вон хоть с Лизанькой Романовской, она — барышня со вкусом.
Анна сидела, упрямо сжав губы и выслушивая, как ей казалось, со стоическим спокойствием нелепые поучения Бориса. Она всегда сознавала, что обладает внешностью вполне заурядной, а в нынешнее время еще и не модной: каштановая грива волос, смугловатая кожа, карие глаза. Фигура, правда, вполне приличная, только вот рост высоковат, с Борисом они почти вровень, ну может быть, она на вершок поменее. И в чем он, безусловно, прав — она начисто лишена чувства стиля. Батюшка всегда строго внушал детям, что главное в человеке его душа и характер, а внешность есть едино мишура, изысканное же платье часто бывает личиной, прикрывающей людские пороки. Посему в одежде главное — опрятность, чистота и удобство. Без материнской руки, в мужском окружении своего дома она так и не научилась искусству выбирать наряды себе под стать, подчеркивая достоинства и скрывая недостатки. Но для человека мыслящего нет ничего невозможного! Ужо будет тебе новый гардероб, князюшка, глаза на лоб повылезают.
— И что, позволь спросить, у тебя на голове? — раздался вдруг прямо над ней голос Болховского.
— Ты о чем? — подняв на него недоумевающие глаза, пролепетала Анна. Но ловкие пальцы князя уже развязали ленты, и шляпка оказалась в его руках. Борис разглядывал ее с любознательностью ученого-натуралиста, увидевшего в кунсткамере некий неизвестный ему экземпляр флоры или фауны. — И сделай что-нибудь с волосами. Что ты их вечно прячешь?
В одно мгновение он вынул шпильки из прически Анны, и каштановая волна хлынула ей на плечи.
— Ну это уж чересчур! — Она стремительно поднялась с кресла, вырвала шляпку из рук Болховского и сердито нахлобучила ее прямо на распущенные волосы. — Ты слишком многого хочешь!
Не прощаясь, она решительно протопала к дверям и, еле сдерживая слезы, выскочила вон.
Князь Болховской задумчиво посмотрел ей вслед, потом перевел взгляд на остывший кофе и пробормотал:
— Боюсь, что я действительно хочу слишком многого…
Четыре дня князь Болховской не видел адмиральскую дочку, четыре долгих, изнурительных дня. Несколько раз он заезжал с визитом к Косливцевым, но заставал дома только командора Петра Антоновича, вел с ним неторопливые беседы, покуривая сигары и погружаясь в воспоминания последних военных кампаний. Один раз даже напросился на обед, но Анна так и не появилась.
«Где ее черти носят?» — вопрошал сам себя князь, с раздражением вперив взор в крону молодого дубка. Сей ни в чем не повинный дубок рос как раз напротив скамьи, выбранной Борисом в качестве наблюдательного пункта в самом начале аллеи Черноозерского сада. Именно сюда в послеполуденные часы казанское благородное сословие приезжало совершить неторопливый променад, дабы обменяться последними новостями, на других посмотреть, да и себя показать.
Оживленный разговор привлек внимание Болховского. Компания молодых людей спускалась по ступенькам лестницы у входа в парковую аллею. Среди прочих Борис приметил своего знакомца Нафанаила Кекина, князя Асанова, а помимо него еще двух, весьма изящно одетых дам с легкими зонтиками-омбрельками в руках. Одну он узнал сразу. Это была известная московская щеголиха и светская львица графиня Апраксина, у коей под Казанью в Лаишевском уезде имелись обширные владения, и каждое лето она живала там, отдыхая от «скуки» столичной жизни и ворчания престарелого супруга. Лицо второй мешали разглядеть поля шляпки из итальянской соломки, украшенной алыми маками. Из-под них виднелись только яркие, дразнящие воображение губы с игриво приподнятыми уголками. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь кружево зонтика, бросали трепетную резную тень на грудь и плечи незнакомки, открытые весьма смелым декольте. Легкий ветерок игриво теребил складки воздушного батистового платья, то скрывая, то соблазнительно облегая стройное тело. Она была вся сияние летнего дня, пахнущего медом и душистыми полевыми травами, наполненного гомоном птиц и стрекотом кузнечиков. Но что-то в ней встревожило князя. Кузнечиков!
