Так почему же, если любовь-забота встречается редко, как золотой самородок, мы все равно готовы пройти через страдания, нервы и слезы романа?
Вы можете возразить мне, что сам вопрос поставлен неправильно. Можете заявить, что у нас просто нет выбора, потому что влюбляться — естественно. В данном трактате я отвечу вам следующим образом: а что, если нет? Как вам понравится, если я докажу, что влюбленность — явление, в действительности порожденное культурой?
Разумеется, во многих социумах никого не интересуют эмоциональные аспекты так называемой любви при отправлении чисто биологических функций размножения и продолжения рода Скажем, устроенные родителями и родственниками браки на протяжении нашей истории занимали ведущее место, а во многих зарубежных социумах они до сих пор доминируют. От зарождения Европы до ее Возрождения правящие классы поддерживали эту традицию брака без любви, так как для скрепления политических либо экономических союзов у них было принято заключать брачные договоры.
Браки «по любви» — явление относительно новое, притом западноевропейское. Их не существовало до 1215 года, когда папа Иннокентий III постановил, что заключение брака возможно «по обоюдному согласию будущих супругов», без разрешения родителей; жениться по любви стало можно, это даже поощрялось. Такое решение Рима было прямо связано с политической линией зарождавшегося тогда в Европе нового правящего класса, линией, которую мы и намерены разоблачить и обличить в данном трактате.
Сегодня все мы настаиваем, что никто не должен определять для нас и за нас, кого нам любить, и все же мы признаем, что и сами выбирать тоже не можем. Зарождение любви — это «химическая реакция», случайная встреча; мы ждем мистического момента, когда в нас ударит молния, вонзится стрела Амура. Так что в вопросе зарождения любви наша «великая цивилизация» всего лишь перешла от ритуала к суеверию.
Не стану утверждать, будто бы мы можем выбирать, в кого нам конкретно влюбиться; однако в каждом случае у нас есть свобода выбора, влюбляться нам или нет. Свобода, вернее, остается только для тех, кого не слишком задурило «романтизмом» наше общество, общество, у которого есть самые веские причины — интересы правящих классов — эту свободу ограничивать.
Вся гамма рассмотренных выше проблем возникла передо мною в результате исследования эффективности любовной лирики. Вместо того чтобы отражать чувства, которые мы действительно переживаем, и тем самым под держивать наш эмоциональный настрой, она, похоже, нацелена на то, чтобы, наоборот, наши чувства подстраивались под нее, отражали слова и призывы к страсти, все время нас окружающие, ежедневно осаждающие нас. Вспомним всю линейку подобных продуктов культуры — песни о любви, слова признания, любовную лирику, романы, рекламные тексты — поистине, целая отрасль индустрии агитирует нас, как прекрасны такого рода чувства Вместо того чтобы возрождать в памяти ту любовь, что мы когда-то испытывали, они описывают, и весьма яркими красками, те чувства, которые естественным образом у нас бы не возникли. Социологи, например, считают, что школьницы читают любовные романы только для того, чтобы ознакомиться с правилами и условностями, принятыми в обществе для гетеросексуальных взаимоотношений, отношений между полами.
Сможет ли хоть один человек вспомнить, чтобы он полюбил кого-то кроме родных и близких до того, как услышал, что существует такая штука, как влюбленность? Как выявило одно интересное для нас исследование дошкольников, даже едва научившиеся ходить дети настолько хорошо знакомы с «конвенцией романтических отношений» по источникам типа детских сказок и прочего, что нарушение этой социальной конвенции
БЕССЕРДЕЧНЫЙ, НО ВСЕ ЖЕ СПОСОБНЫЙ ЛЮБИТЬ, ЭТОТ мир парадоксален для нас, скрытых где-то в пограничье между безжизненной материей и чистым разумом. В отличие от Железного Дровосека я не хочу, чтобы у меня было сердце. Я хочу любить вас, но не уподобляться вам. Сердце — измеритель времени у живых, и без него я существую вне времени. Видите ли, время ощущается сердцем. Сердце — часы души, оно ритмично отсчитывает время до тех пор, пока однажды не остановится. Время вышло.
Вы судите о мире и быстроте течения жизни по своим внутренним часам, и когда сердце замедляется, мир движется быстрее. В этом истинная трагедия старости. То, что когда-то заполняло целый год, теперь пролетает за неделю.
И наоборот, когда сердце бьется быстро, мир замедляется. Получается, что все лучшее и худшее в жизни происходит медленнее всего. И это приятно. Но также неприятно.
То, что произошло с Мирандой, определенно, было неприятно. Второй раз за последние сутки меня крадут, и в этот раз — прямо у нее из рук. Потрясение растянуло для нее время. Абсолютная неожиданность выходки Троцкого лишь усугублялась стремительностью его движений, так что нервная система Миранды начала обстреливать сердце частой дробью импульсов, а кровь втекала в сердце по венам и устремлялась назад в артерии с такой же скоростью и напором, как водка в пищеводе. Мир замедлился. И видеть неспешно уплывающего Троцкого было тем обидней, что она и сама не могла двигаться в этом мире быстрее. Сумочка плавно соскользнула с ее коленей, и косметичка, таблетки, спички, жевательная резинка, монеты, кошелек и ярко-голубая упаковка тампонов полетели над полом вагона по изящным параболам. Миранда, глядя, как ее вещи начинают отскакивать от пола, словно колыхаясь на волнах, успела подумать, что это обломки ее личного кораблекрушения. А потом засомневалась, не ошибался ли Эйнштейн, ведь не время замедляется при увеличении гравитации, совсем наоборот — гравитация уменьшается при замедлении времени. Мысли, в сущности, посторонние, но уж чего-чего, а времени у нее было навалом.
Иногда, вспоминая об этом, я удивляюсь — почему она не подумала обо мне, и понимаю, как мало я тогда для нее значил. Хотя к моменту кражи она и перелистала меня до сорок седьмой страницы, у меня было такое ощущение, что читать она еще не начинала. Тогда, в костлявых лапах Троцкого, мне показалось, что больше мы никогда не сможем быть вместе. Нет, такого не должно было произойти со мной; я знал, что хочу быть с нею, мой долг — вернуться к ней, и я вернусь. Не спорю, довольно самонадеянный план для того, кто никогда не имел конечностей, разве что в бытность свою зеленым древом.
Пока Лев Троцкий бежал, рука у него вспотела; вставляя свой билет в щель выходного турникета, он уже задыхался. Мне был слышен отчаянный крик Миранды, и она себя слышала, но в ее замедленном мире этот крик был больше похож на утробный, нечленораздельный рык львицы.
