Вздрогнув, Дона вспомнила, что она не одна. Взглянув на Француза, она увидела, что он рисует.
— Не возражаете? — осведомился он, поймав ее взгляд.
— Нет, — пробормотала Дона. — Конечно, нет.
Ее одолело любопытство, но лист бумаги ей не был виден, и она могла судить о рисунке только по движениям рук, быстрых и ловких рук.
— Как Уильям попал к вам в услужение? — поинтересовалась Дона.
— Его мать была родом из Бретани. Вы не знали об этом?
— Нет, — удивилась Дона.
— Его отец, сделавшись наемником, каким-то образом попал во Францию и там женился. Вы должны были обратить внимание на акцент Уильяма.
— Да, но я думала, что он корнуольский.
— У корнуольцев и бретонцев много общего: и те и другие — кельты. Впервые Уильям попался мне на глаза на улице Куимпера, когда он удирал от кого-то босиком с разодранными штанами. Парень явно влип в переделку, и я помог ему спастись. С тех пор Уильям — олицетворенная верность. Английский он знает от отца. Думаю, до нашей встречи он много лет прожил в Париже. Впрочем, я никогда толком не вникал в жизненные коллизии Уильяма, он оберегает свое прошлое.
— Отчего же Уильям отказался стать пиратом?
— Увы, по причине самого прозаического характера. Желудок Уильяма не выдерживает качки при переходе через канал, который отделяет берега Бретани и Корнуолла.
— И тогда он обосновался в Навроне, превратив его в тайный приют для своего господина.
— Именно так.
— Каков же итог этой истории? У корнуольцев уводят их добро, а их женщины дрожат за свои жизни, и не только жизни…
— Корнуольские женщины себе льстят.
— Странно, но именно это возражение чуть было не сорвалось у меня с языка при беседе с лордом Годолфином!
— Отчего все же не сорвалось?
— Не хватило духу нанести бедняге удар ниже пояса.
— Подобные вещи про нас, французов, говорят совершенно безосновательно. На самом деле мы гораздо скромнее, чем нас рисует воображение некоторых ваших соседей. Вот посмотрите. Я закончил ваш портрет.
Он передал ей рисунок и откинулся на спинку стула, засунув руки глубоко в карманы камзола. С клочка бумаги на нее смотрело лицо другой, незнакомой ей Доны, в существовании которой она боялась признаться даже себе. Черты лица были переданы правильно, но выражение лица напомнило ей однажды виденное ею отражение в зеркале, так поразившее ее. В выражении этого лица проглядывала тень утраченных иллюзий, это было лицо человека, обманувшегося в своих ожиданиях, для которого мир стал скучным и никчемным.
— Вы не слишком старались мне польстить, — кашлянув, бросила наконец Дона.
— Это и не входило в мои намерения.
— На рисунке я выгляжу старше, чем в действительности.
— Возможно.
— Около рта залегла нетерпеливая и раздражительная складка…
— Вам виднее.
— И брови такие нахмуренные. Не могу сказать, что портрет мне нравится.
— Я так и думал. Жаль. А не сменить ли мне ремесло пирата, не стать ли портретистом?
— Женщины не любят узнавать о себе правду.
— А кто ж любит? — резонно возразил он.
— Теперь я понимаю, отчего вам сопутствует удача. Вы основательны во всех своих делах, не исключая и рисования. Вы проникаете в глубину натуры изображаемого человека.
— Возможно, я был несправедлив. Я захватил вас врасплох в тот момент, когда настроение явственно читалось на вашем лице. Нарисуй я вас в другое время, например когда вы играете с детьми, — результат получится иным. И вы, пожалуй, упрекнете меня в излишней лести.
— Вы считаете меня настолько непостоянной?
— Нет. Весь фокус в том, что на лице отпечатывается то, что проносится в мыслях, что чувствует душа. Вам от природы дано то, к чему стремятся актеры, оттачивая свое мастерство.
— Бесчувственные люди эти актеры.
— Почему?
— Да и вы вместе с ними. Вы охотитесь за людьми, подглядывая их чувства, схватывая настроения, вы переносите все это на бумагу, нисколько не заботясь о том, что это оплачено ценой стыда того, кто вам позирует.
— Но, с другой стороны, впервые взглянув на себя со стороны, глазами художника, тот, с кого я пишу портрет, может изменить свое настроение, — сказал Француз, разрывая рисунок пополам, а затем на мелкие клочки. — Полно, — подвел он черту. — Забудем об этом. Вчера вы уличили меня в том, что я вторгся в ваши владения. Моя сегодняшняя вина еще более непростительна. Что поделаешь: пиратство укореняет в человеке дурные наклонности.
Он встал, собираясь уходить.
— Простите меня, — спохватилась Дона. — Я показалась вам испорченной, брюзгливой. У меня было такое ощущение, что вы нарисовали меня голой.
— Но если представить, что и сам художник отмечен тем же, то оправдан ли стыд натурщика?
— Вы хотите сказать, что между ними возможно взаимопонимание?
— Совершенно верно. Рад, что вы именно так меня поняли. — Он подошел к окну. — Восточный ветер продержится на побережье не один день, — заметил он. — Из-за непогоды мы не сможем сдвинуться с места. Вынужденное безделье даст мне возможность сделать много новых набросков. Если вы позволите, я попытаюсь еще раз нарисовать вас.
— Но уже с другим выражением лица! — лукаво сказала она.
— Это зависит от вас. И потом, не забывайте, что вы вступили в мою команду. Когда вам снова захочется сбежать ото всех, помните, что бухта для вас открыта.
— Спасибо, я не забуду.
— Бухта таит в себе много интересного: можно наблюдать за птицами, удить рыбу, исследовать ручьи. Все это помогает убежать от действительности.
— Вы находите эти вещи удачными?
— Да, я нахожу их вполне удачными. Спасибо за ужин. Доброй ночи.
— Доброй ночи.
Не коснувшись на сей раз ее руки, Француз выбрался через окно и пошел к лесу, не оборачиваясь. Дона провожала его взглядом до тех пор, пока он не растворился в темноте между деревьями.
В доме лорда Годолфина было невыносимо душно. По приказу хозяина окна были закрыты, шторы задернуты, чтобы яркий солнечный свет не утомлял супругу. Легкий ветерок может только усилить бледность ее и без того обескровленного лица. Пусть лежит на диване, подсунув под спину подушку, и обменивается любезностями с друзьями, собравшимися в полутемной комнате, где не стихает гул светской болтовни.
«Никогда, ни за какие сокровища, ни для Гарри, ни для успокоения совести, я не соглашусь снова встретиться со своими соседями», — думала Дона. Она нагнулась, притворившись, что играет с болонкой, тершейся у ее ног, и украдкой швырнула ей липкий кусок бисквита. Скосив глаза, Дона к ужасу своему убедилась, что маневр ее был замечен и к ней направляется гостеприимный хозяин со свежим куском бисквита. Пришлось кривить душой, наградить его улыбкой, поблагодарить и снова погружать зубы в клейкое месиво, не испытывая при этом ни малейшего удовольствия.
