— Да, вид превосходный.
— В таком случае от вас, конечно, не укрылось бы ни одно подозрительное судно, входящее или покидающее устье реки?
— Ни в коем случае.
— Не хотелось бы лишний раз тревожить вас, но есть подозрение, что Француз заходил в Хелфорд в прошлом, и не исключено, что снова зайдет.
— Боже, вы меня пугаете!
— Я обязан предостеречь вас, что такой человек, как он, вряд ли окажет вам должное уважение.
— Вы считаете, что он неразборчив в средствах? — уточнила Дона.
— Боюсь, что так.
— Его команда состоит из отчаянных головорезов, не ведающих жалости?
— Они пираты, мадам.
— В таком случае я приму все возможные меры предосторожности по отношению к семье и домочадцам, — заверила Дона. — А как вы думаете, может быть, они еще и каннибалы в придачу? Моему сынишке нет и двух лет.
Леди Годолфин вскрикнула от ужаса и стала быстро обмахиваться веером. Муж с досадой прищелкнул языком.
— Успокойся, Люси. Леди Сент-Коламб, конечно, пошутила. И тем не менее, — он обернулся к Доне, — уверяю вас, что все это — далеко не пустяки. Я чувствую ответственность за безопасность людей в округе и, поскольку Гарри нет с вами, почитаю своей обязанностью заботиться о вас.
Дона встала, протянув ему руку.
— Это великодушно с вашей стороны, — поблагодарила она его, улыбаясь той неотразимой улыбкой, к которой прибегала в трудные минуты. — Никогда не забуду вашей доброты. Но, уверяю вас, оснований для беспокойства нет. При необходимости я могу запереть дом на засов. И потом, с такими соседями, как вы, — она перевела восхищенный взгляд с Годолфина на Эстика и Пенроуза, — мне не посмеют причинить никакого вреда. Вы такие надежные, такие решительные — англичане до мозга костей.
Все трое мужчин по очереди склонились над ее рукой, и каждого она одарила улыбкой.
— Возможно, — сказала Дона, — Француз уже покинул наше побережье и не будет больше причинять вам беспокойства.
— Хотел бы я, чтоб вы были правы, — мрачно бросил Эстик. — Но стоит ли напрасно тешить себя надеждой? Мы только начинаем постигать повадки этого негодяя. Он наиболее опасен, когда затаится. Вот увидите: пройдет немного времени, и мы вновь услышим о нем.
— Причем, — вставил Пенроуз, — он ударит там, где его менее всего ожидают. Но это уже будет в последний раз.
— Предоставьте мне удовольствие вздернуть его на самом высоком дереве в парке Годолфина, — медленно выговорил Эстик. — И разрешите пригласить на церемонию все присутствующее здесь общество.
— Вы так кровожадны, сэр, — насмешливо произнесла Дона.
— Посмотрел бы я на вас, мадам, потеряй вы свою собственность: картины, серебряную и золотую утварь…
— Вам доставит большое удовольствие вернуть все это.
— Боюсь, проблема видится мне в другом свете. — Он отвесил вежливый поклон и отошел. Щеки его пылали от негодования.
Годолфин проводил Дону до кареты.
— Ваше замечание было не вполне удачным, — сказал он. — Эстик очень трепетно относится к своим деньгам.
— Я просто обречена на то, чтобы отпускать неудачные замечания, — горестно вздохнула Дона.
— Без сомнения, в Лондоне их оценили бы по-другому.
— Думаю, что нет. Я оставила Лондон отчасти и по этой причине.
Годолфин непонимающе выпучил на нее глаза и помог сесть в карету.
— Ваш кучер достаточно сведущ в своем деле? — спросил он, покосившись на Уильяма, который был один, без ливрейного лакея.
— Да, вполне, — заверила Дона. — Я готова доверить ему свою жизнь.
— Лицо у него упрямое.
— Зато забавное! Чего стоит один только рот!
Годолфин выпрямился и отступил от кареты.
— На днях я отсылаю почту, — холодно уведомил он. — Вы желаете передать что-нибудь для Гарри?
— Разве только то, что у меня все в порядке и я совершенно счастлива.
— В таком случае мне придется взять на себя труд предупредить его о моем беспокойстве за вас.
— О, пожалуйста, не надо беспокоиться.
— Я считаю это своим долгом. Гарри мог бы оказать нам неоценимую помощь.
— С трудом в это верится.
— Эстик склонен во всем видеть препятствия, а Пенроуз откровенно рвется к власти. Мне постоянно приходится мирить их между собой.
— Так вы видите Гарри в роли миротворца?
— Я вижу, что Гарри попусту теряет время в Лондоне. Ему следовало бы оберегать свое имущество в Корнуолле.
— Многие годы это имущество прекрасно оберегало себя само.
— Не будем спорить. Дело в том, что мы нуждаемся в любой помощи, которую можем получить. Когда Гарри узнает, что на побережье бесчинствуют пираты…
— Но я уже писала ему об этом, — перебила Дона.
— Видимо, недостаточно убедительно. Представь Гарри хоть на миг, какая опасность угрожает его дому, его ценностям, его жене, вряд ли бы он оставался в Лондоне. Будь я на его месте, я бы никогда не позволил вам ехать на запад в одиночестве. Недаром о женах, находящихся вдали от мужей, говорят, что они часто теряют голову.
— Только голову?
— В минуту опасности они теряют голову, это всем известно. Сейчас вы кичитесь своей смелостью, но приведись вам столкнуться с пиратом лицом к лицу, ручаюсь, вы задрожите и упадете в обморок, как и любая другая представительница вашего пола.
— О да, я бы непременно задрожала.
— Я боюсь сейчас сгущать краски перед женой — у нее и так перенапряжены нервы, но вам я скажу: уже распространились безобразные слухи.
— Какие слухи?
— Сельские жители молчаливы, из них слова не вытянешь. Но есть подозрение, что несколько женщин из окрестных деревень уже пострадали от этих проклятых негодяев.
— По-моему, вам стоит выяснить ситуацию до конца.
— Зачем?
— Возможно, обнаружится, что они вовсе не считают себя пострадавшими, а, напротив, чрезвычайно довольны своей участью. Трогай, Уильям. — Она улыбнулась из окна кареты и помахала лорду Годолфину на прощание рукой, обтянутой перчаткой.
Они гнали лошадей с бешеной скоростью. Когда выехали на большак, Дона сняла шляпу и, обмахиваясь ею, стала разглядывать вытянутую в струну спину Уильяма, посмеиваясь про себя.
— Слышите, Уильям, я вела себя из рук вон плохо.
— Мне тоже так показалось, миледи.
— Ну и жара в доме у этого лорда Годолфина: его жена никогда не открывает окон.
— Должно быть, утомительно было, миледи?
— В этой компании мне никто не пришелся по вкусу.
— Конечно, миледи.
— Я отпустила в их адрес пару возмутительных шпилек.
— Зато в ваш адрес не попало ни одной, миледи.
