И как тогда, Хэ Су мерно дышала, обняв колени, прикрытые мягкими складками молочно-голубого сарафана. Её длинные распущенные волосы струились по плечам, зябко подрагивающим под тонкой ажурной кофточкой, хотя в комнате было очень тепло.
Видимо, Хэ Су снилось что-то нехорошее, потому что она хмурилась и её слипшиеся от невысохших слёз ресницы подрагивали. Под глазами у неё залегли тревожные тени, а болезненно бледная кожа щёк будто светилась, маня прикоснуться.
Ван Со, застыв, зачарованно смотрел на неё. Смотрел и смотрел, не в силах оторваться, не веря своим глазам.
Сколько раз он переживал подобное, точно так же жадно любовался ею, а потом… А потом просыпался и выл в измятую и мокрую от рыданий подушку, горюя о потерянном сне и отчаянно желая вернуться туда, к ней.
Теперь же он мог протянуть руку – и коснуться Хэ Су, живой, реальной, осязаемой. Его пальцы жгло от нестерпимого желания дотронуться до неё, но Ван Со медлил, продлевая свою пытку.
И смотрел.
Смотрел, наконец-то оттаивая и позволяя себе поверить.
Он помнил её такой. И не такой. Он помнил её всякой: дерзкой и задиристой, величественно холодной и неприступной, мягкой и нежной, страстной и чувственной. Он видел её в потрёпанных обносках, окровавленных лохмотьях, дорогих шелках и первозданно нагой. Он помнил и боготворил её в любом её проявлении, потому что это всё была она. И пусть Хэ Су неуловимо изменилась, у неё не было замысловатой причёски, тяжёлых украшений и древних вышитых одеяний, она всё равно осталась прежней – его Су.
Странная штука – память! Она способна вмещать столько всего, что, казалось бы, невозможно охватить разумом. А воспоминаниями – можно. Ван Со помнил свою жизнь в Корё, все свои жизни после – и не сходил при этом с ума. Поразительно и даже как-то пугающе, что ли…
Но ярче всего, отчётливее всего произошедшего с ним за эту тысячу с лишним лет он помнил Хэ Су. Каждый её взгляд, каждый поворот головы, каждый жест, каждое слово…
Что это было – дар или проклятие Небес – вся эта исключительная филигранная память, которая наполняла его то грустью, то ревностью, то яростью, то бессилием, и всегда, неизменно – тягучей тоской, Ван Со не знал, не хотел знать, не пытался в этом разобраться. Он просто помнил.
Иногда, очень редко, когда становилось совсем невыносимо, ему начинало казаться, что лучше было бы ничего не помнить, как все остальные люди, счастливо пребывающие в неведении относительно своих прошлых жизней и прошлых потерь, а иногда и нынешних. Как это происходит в кино и книгах? Какая-нибудь авария или шок – и память исчезает.
Да, порой Ван Со отчаянно хотелось этого. Но когда он ловил себя на том, о чём думает, о чём мечтает, ему становилось гадко от подобных мыслей.
Забыть всё? Всё, чем он жил не годы – тысячу лет? Это было бы настоящим предательством. И по отношению к себе, и – прежде всего! – по отношению к Хэ Су. Он просто не мог забыть её. Ведь только так она оставалась с ним. И пусть он не сумел отыскать её ни в одной из предыдущих жизней, он не отчаивался – не позволял себе отчаиваться, заставлял себя верить и продолжал искать.
Он поклялся ей. Он всегда держал своё слово.
«Если мы из разных миров, я найду тебя, моя Су…»
Единственное, что всё это время имело смысл, – его поиски. Его возлюбленная. И вот он нашёл её, спустя тысячу лет отыскал, исполнив свою клятву.
Подумав об этом, Ван Со расслабил напряжённые плечи, сообразив, что сидит, закаменев и прижав ладонь к лицу совсем как тогда на дворцовой площади, когда он произносил те самые слова, что красной нитью вели его сквозь вечность.
Его взгляд скользнул вниз, к ногам Су, возле которых он только теперь заметил россыпь пожелтевших листов рисовой бумаги, убористо исписанных знакомым почерком на ханче. Таким знакомым!
Ван Со потянулся к листам дрожащей рукой и коснулся шероховатой поверхности ближайшего к нему измятого кусочка пергамента, против воли думая о том, как когда-то так же тянулся к стопке непрочитанных вовремя писем Хэ Су, ещё не осознав до конца, что опоздал…
Теперь это был его почерк. Его письма. Те, что он писал на воде озера Донджи сломанной вишнёвой веткой, обезумев от тоски и одиночества.
Но – как?
Хотя Чжи Мон же сказал ему, да и какая разница как.
Гораздо важнее сейчас было то, что Су их читала. Она получила эти письма через тысячу лет и прочла их все до единого, каждый крик его души, каждый стон, каждый вопрос, оставшийся без ответа. Об этом свидетельствовала измятая бумага, покрытая влажными каплями, и кое-где размытые чернила.
Ван Со осторожно взял в руки ближайшее к нему письмо и вдруг вспомнил, как Хэ Су любила рассматривать исписанные его рукой листы или просто наблюдать, как он выводит кистью ровные столбики похожих на гроздья акации символов. Как она сама сосредоточенно повторяла за ним, забавно прикусывая язык от старания, как сердилась, когда у неё не выходило, и по-детски радовалась, если всё получалось.
Неудивительно, что их почерки со временем стали неотличимы, превратившись в один на двоих, как одно на двоих дыхание, как их любовь… Не потому ли он писал ей на воде, подсознательно пытаясь сохранить эту незримую связь, последнюю ниточку, соединявшую их сквозь миры и века? Он говорил с ней через письма, и это не давало ему сойти с ума и держало его, заставляя идти дальше, надеяться и верить.
Эти письма в конце концов и привели его к ней.
«Я буду писать тебе, слышишь?
И где бы ты ни была сейчас, я верю: ты прочтёшь и простишь меня. И однажды вернёшься ко мне в одном из тысяч миров, в одной из тысяч жизней…»
***
Тихий вздох заставил Ван Со оторваться от размытых строчек.
Он поднял голову и встретил взгляд Хэ Су.
В её огромных неверящих глазах мерцали блики света, а приоткрытые губы подрагивали, будто она силилась что-то сказать – и не могла.
Время замерло, и никто из них не двигался, застыв в немом изумлении. Слова казались пустыми и ненужными. Наконец, когда две свечи за спиной Хэ Су, прощально заискрив, погасли одна за другой, Ван Со протянул руку и коснулся её лица. Она вскрикнула и подалась к нему, падая в его объятия. И разделявшие их тысяча лет исчезли, тут же затерявшись где-то в памяти.
Оказавшись в кольце любимых рук и зарывшись лицом в душистые волосы, Ван Со почувствовал себя так, словно вернулся домой после долгого пути.
«Дом там, где моя Су…» – промелькнуло в его сознании, и он счастливо улыбнулся: так и есть.
Когда-то это уже было – это чувство истинного возвращения к себе. Было – и оборвалось на краю пропасти долгого одиночества. И вот теперь его видения, его грёзы и чаяния обрели плоть, тепло и свет.
Он наконец-то вернулся домой!
Ещё не совсем оправившись от шока, Ван Со крепко обхватил Хэ Су, забирая её к себе на колени и ощущая, как радостно и гулко бьётся у него в груди ожившее сердце, вытесняя страшную пустоту, а рядом, совсем рядом с ним в унисон раздаётся точно такой же прерывистый звук. И руки сжимались сильнее, и сбивалось дыхание, и губы шептали: «Прости меня! Прости…», а в ответ эхом слышалось: «Простите меня, Ваше Величество, простите за всё!»
Он простил. Давно простил её. Сразу же. И ему нечего больше было прощать. И желать – нечего. Потому что всё, чего он когда-либо желал всей душой, сейчас находилось в его руках.
А Хэ Су прощала его каждым своим прикосновением. Ван Со чувствовал это и улыбался, наконец-то избавившись от непосильной ноши – вековечного груза вины перед ней за свои ошибки. И ему сразу стало легко-легко, как никогда прежде.
Они оба были уже наказаны сполна, сверх своих грехов, которые искупили, каждый по-своему, но до последней капли. Суровая воля Небес, о которых сейчас Ван Со не хотел думать вообще.
Ощутив движение, он ослабил объятия, позволяя Хэ Су отстраниться, но лишь настолько, чтобы она подняла руку и ласково дотронулась до его волос, лба, висков, а затем и шрама, изучая его, совсем как тогда, перед ритуалом дождя. Нынешний шрам был не такой глубокий, яркий и длинный. Не такой значимый, он оставался на том же месте – на скате переносицы к левой щеке. Его происхождение было до смешного банальным – легкомысленное отсутствие защиты на тренировке по кэндо и дрогнувший в руках противника меч.
