Георгий Ланской - Оглянись на пороге

Ознакомительная версия.

Мамаша у невестки была ей под стать: сухая, непреклонная, язвительная, не упускавшая возможности поддеть сватью острым языком и упорно называвшая Ольгу Лелей — вульгарно, гадко отметая все попытки возразить. Не женщина — ведьма.

За десять лет супружеской жизни сына мать так и не смогла принять невестку и ее семью. Привыкнуть смогла, принять — нет. Потому даже испытала тайное наслаждение, узнав, что сын ушел от жены.

А через неделю в дверь постучала другая и попросила позвать Сергея. Вон оно как!

Разумеется, в дом постороннюю бабу никто не пустил бы, но, невзирая на все предосторожности, удержать сына не получилось. Ольге до смерти хотелось услышать, о чем они говорят, но Сергей не дал такой возможности. Из окна она наблюдала, как он вместе с яркой блондинкой, размалеванной, как проститутка, выезжает со двора, озираясь, словно преступник.

Упорядоченный мир внезапно закачался, кренясь вбок.

— Сережа, а кто это был? — спросила мать вечером, когда сын, мятый, пьяный, вернулся домой и уселся за стол, вяло ковыряя котлету.

— Кто? — спросил он. По его голосу Ольга поняла: он прекрасно понял, кого она имела в виду.

— Та женщина, что сегодня приходила.

— Да так, никто, — последовал ответ. — С работы… Там надо было документы забрать, а я… того, ключи с собой унес…

Ольга посмотрела на него добрыми глазами, а потом села напротив, налила себе чаю и, выдержав паузу, проникновенно заявила:

— Врешь ты все. Кто она такая?

— Не начинай!

— Я и не начинаю. Это случайно не соседка ваша? Вроде бы видала ее во дворе.

— Мам, отстань, а? Дай поесть спокойно…

Она помолчала, помешала ложечкой чай, а потом безразлично заявила:

— Ну, вообще я всегда была против твоего брака. Сам понимаешь, насколько вы разные люди. Никогда ее не любила, ты уж прости.

— Перестань.

— Нет, я все понимаю, — продолжила она, словно не услышав. — Первая любовь и всякое такое, но уж больно она женщина холодная. Вы уже десять лет женаты, а детей нет. Разве это нормально, когда жена вместо детей о своих фуэте думает? Потому и жизнь у вас… Не жизнь, а фуэта сплошная. А мы ведь не молодеем…

Сын молчал, перемалывая котлету челюстями. Из гостиной горланил телевизор, распевая дикость про чумачечую весну. Ольга перестала отвлекаться на посторонние звуки и вдохновенно продолжила:

— Я же как лучше хочу. Тебе бы женщину… земную, а, Сереж? Простую. Ну, не совсем от сохи, но понятную, как у всех. Чтобы дома борщи, а не трава в тарелочке, и на отдых к морю, и чтоб детки, ну, хоть один… А у Ирки твоей какие дети? У нее ни задницы, ни титек, разве ж такая родит?

— Да что ты завелась-то? — раздраженно рявкнул сын, но Ольгу уже было невозможно остановить.

— Да потому что ты у меня один, и я за тебя переживаю! Что ж я, не вижу, как ты маешься? А все потому, что нет у тебя в семье понимания!

— У меня сколько хочешь понимания!

— Ну конечно, — фыркнула мать.

— Конечно.

— Потому ты с этой блондинкой обжимался? Только пойми правильно, я же не против и хочу, чтобы для тебя лучше было…Это из-за нее ты от Ирочки ушел?

Сергей перестал жевать, раздраженно воткнул вилку в котлету и, схватив сигареты, убежал на балкон.

— Ты не думай, я не против, — крикнула Ольга, чтобы там было слышно. — Она женщина видная, фигуристая, да только что люди скажут? Ты бы подумал еще…

С балкона не доносилось ни звука, все телевизор заглушал, из которого теперь доносилась песня, что кошка — это дикий зверь, дурацкая и бессмысленная. Ольга подумала, не расплакаться ли, чтобы сын пришел жалеть и каяться, и расплакалась, привычно всхлипывая с точно рассчитанной громкостью. Слезы капали на белую столешницу, попадали в чай, но сын так и не пришел. Она услышала, как хлопнула балконная дверь, а потом заскрипели пружины кровати.

— Ты спать пошел? — спросила мама. Сергей не ответил. Ольга не стала заходить в спальню, ограничившись тем, что выключила телевизор и ушла мыть посуду. Когда она убрала со стола, из комнаты уже слышался громкий храп.

«Хорош гусь, — подумала со злостью. — Семья рушится, а он напился — и спать, как все мужики, авось все образуется… Придется, видимо, самой разбираться».

Женщина взяла с вешалки плащ и тихо вышла за дверь. За окном сгущались сумерки, а в висках колотилась тупая боль, верный признак поднимающегося давления и перемены погоды. С запада ползли темные тучи, грозные, плотные, наполненные то ли дождем, то ли снегом. Она пожалела, что не приняла таблетку, и, подняв воротник, медленно побрела к остановке, освещенная жидким светом уличных фонарей.

Дверной звонок деликатно щебетал уже с полминуты. Дима, вернувшийся далеко за полночь, вставать решительно отказывался, зарывался в одеяло и мечтал, что гость наконец уйдет. Ну, ясно же: раз не открывают, значит, дома никого нет. У родителей свои ключи, тем более они в восемь утра сели в электричку и уехали на дачу, готовить домик к зиме.

В квартире было холодно, да так, что даже высунуть ногу из-под одеяла было страшно. Звонить перестали, зато начали стучать, настойчиво и громко, вероятно ногами. Парень застонал, сунул голову под подушку. Может, пронесет?

Не пронесло. Стучать не перестали и, похоже, стали еще и покрикивать. Чертыхаясь, Дима сполз с кровати и стал шарить ногами по полу в поисках тапок. Они не находились. Точнее, нашелся один. Второй пропал. Крики и стук усилились. Судя по звукам хлопнувших дверей, к скандалу подключились соседи.

Заливает их, что ли?

В прошлом году лопнула труба под мойкой. Дима проснулся от грохота. Соседи, у которых уже лило с потолка, сперва терзали звонок, заливавшийся канареечными трелями, а потом вот так же долбили в дверь ногами, воя на разные голоса.

Закутавшись в одеяло, он дошлепал до кухни, сунулся в ванную и, убедившись, что ниоткуда не хлещут фонтаны, доплелся до сотрясающихся дверей, обжигаясь пятками о ледяной пол. На лестнице стоял Леха Лом, сверкая щербатой улыбкой.

— …Будете так стучать, я милицию вызову! — истерично верещала соседка. — Вам тут что, дискотэ-эка? Ни днем ни ночью покоя нет!

— Бабуся, ша! Уже никто никуда не стучит! — прогудел Леха и начал втискиваться в узкую щель приоткрытой двери.

— Шо? Шо ты сказал? Я тебе устрою, шакать он будет! — взвизгнула та. — Димка, зараза такая, это до тэбе эта шкня колхозная ходит с тарабамом?

— До мэне, — буркнул Димка. — Успокойтесь уже. А ты заходи. Чего приперся ни свет ни заря?

— Это я должна успокоиться? — возмутилась соседка, но захлопнувшаяся дверь отсекла ее слова, как нож. Сквозь стальной лист, обитый утеплителем, проникали лишь отдельные слова. — …такой… смотрите-ка… Димка… алкашня всякая!

Ознакомительная версия.