Я заканчиваю дневник – горькую исповедь, полностью исчерпав свои короткие семейные воспоминания. Слезы еще капают из моих глаз, но вдруг приходит понимание, что я не одинока в этом мире и в этом великое счастье. Когда-нибудь я смогу победить эту боль и в моей душе снова заиграет музыка. Даже сейчас я не теряю надежду на то, что однажды все будет хорошо, и мир снова примет меня и выделит место под солнцем. Прощай Борис…»
Я перевернула последнюю страницу и закрыла тетрадь, комкая, в руках пустую пачку из-под сигарет. Лицо было влажным от слез.
За окном брезжил рассвет. Зимний рассвет всегда поздний, значит, уже часов семь и пора собираться в дорогу.
Сима на кухне гремела посудой. Оттуда слышался звук кофемолки и резкий терпкий запах кофе. Она лишь взглянула на меня и спросила:
– Не ложилась? Я так и думала. Зря я с этим дневником…
– Все нормально. Это даже к лучшему. Ты права, кто знает, что мне могло бы придти в голову при встрече после стольких лет разлуки? Но теперь, когда я все пережила заново… Мне, кажется, я готова к любой встрече.
– Хорошо бы, – многозначительно произнесла сестра.
Похоже, что и она не сомкнула глаз в эту ночь.
– С Рождеством тебя, милая, – решила я сменить тему и поцеловала ее в обе щеки. – Пусть этот светлый праздник принесет всем мир и радость.
Она тоже поцеловала меня и взяла в руки кофейник.
– Садись, попьем кофе и – в дорогу. Как там тетя Агнесса? Всю ночь думала о ней, вспоминала, какая она была молодая, энергичная, всегда с аккуратной прической и белоснежным воротничком. Помнишь, когда наши родители попали в аварию, она поседела прямо на глазах?
Я, конечно же, любила тетю, но сейчас промолчала. В памяти были еще очень свежи воспоминания, связанные с Борисом и тетя играла в них не последнюю роль.
Сима, вцепившись в руль, напряженно следила за дорогой. Временами она срывалась и гнала быстро и яростно. Потом, словно опомнившись, сбавляла скорость. Говорить ни о чем не хотелось, каждый был занят своими мыслями, но в итоге, мы обе думали об одном и том же: мы думали извечную женскую думу.
Машина свернула в тихую улочку недалеко от центра и остановилась у старинного кирпичного дома, которому по моим подсчетам, было более ста лет. Его фасад, неоднократно реставрированный, украшала пышная скульптурная лепнина, заметная издалека. Сам дом выглядел очень нарядно. На фоне белого снега он буквально утопал в густой зелени старых елей. Это детский санаторий, где всю жизнь проработала наша тетя Агнесса.
Мы с сестрой одновременно вышли из машины и свернули в небольшой дворик старенькой двухэтажки. Там стояла «скорая». Тревожно переглянувшись, вошли в подъезд.
В комнате пахло лекарствами. У стола сидел молодой врач и что-то быстро писал. Он не обратил на нас внимания.
В воздухе маленькой квартирки уже витал дух смерти. Это чувствовалось во всем, и было страшно.
Я бросила быстрый взгляд на тетю. Маленькая женщина на кровати была мало похожа на нее. Нам с порога хорошо было видно узкое худое лицо, обтянутое кожей, невероятно желтого цвета. Она лежала на спине, глаза были закрыты. Когда-то роскошные каштановые волосы, всегда красиво убранные в корону из кос, беспорядочно разметались по изголовью, перемешавшись с седыми прядями. Совсем неестественно блестели зубы между полураскрытых посиневших губ. Казалось, что они шевелятся.
– Доктор, посмотрите, она что-то пытается сказать, – выдала я вместо приветствия и подошла ближе к кровати.
Доктор неспешно оглянулся, бегло взглянул на женщину, и покачал головой, а потом снова углубился в свои бумаги.
– Можете проститься с ней. Если она пришла в сознание, то, думаю, сейчас самое время, – сказал с опозданием спокойно и буднично, не отрывая глаз от записей.
В это время тетя Агнесса слегка приоткрыла глаза. Взгляд ее был обращен на меня, и я машинально отметила легкую желтизну, окрасившую белки глаз. Было совсем непонятно, видит она нас или это просто обычный взгляд, идущий далеко изнутри. Вдруг глаза ее вспыхнули странным голубым огнем и, как мне показалось, немного прояснились.
– Соня… девочка моя… прости… прости свою глупую тетку… – шептали бескровные губы. – Я виновата перед тобой. Я виновата… девочка. Мне за это скоро отвечать… простите…
Губы ее едва шевелились. Похоже, и слова требовали немалых усилий. Тетя Агнесса собрала их напоследок, чтобы проститься с нами навсегда.
Мне было страшно, очень страшно. Я тщательно избегала смотреть в ее, вновь, помутневший взгляд, и робко присела на край кровати, низко опустив голову. Тетя Агнесса замолчала, провалившись в очередное беспамятство. Угасающие лучи сознания медленно покидали ее.
Я глотала слезы и с ужасом наблюдала, как быстро, прямо на глазах меняется ее лицо. Это было лицо умирающей женщины. Вдруг ощутила слабое прикосновение. Худая и холодная рука нашла мою руку и нетерпеливо теребила пальцы, требуя внимания. Она пыталась что-то сказать.
– Девочки… дев…вочки мои… я должна вам сказать… вы должны знать… наша семья… принадлежит к извест… дворянскому роду… – она замолчала, вновь собираясь с силами. – Наши предки служили Петру П…ервому… и были с ним плечо в плечо. Санаторий… старинный дом – это наш дом, запомните это. Мне перед смертью сказала мама. Бабушка рассказывала… – голос ее становился все тише, а речь бессвязнее. – Соня, Сима… план дома… вы инженеры… Нюра, спросите Нюру… скажите, я разрешила… наша фами…фамилия… Борис… – при этих словах рука тети Агнессы выскользнула из моей и бессильно опустилась на постель. Голова странно повернулась набок, словно устала лежать в одном и том же положении, и замерла в неподвижности.
За спиной раздались громкие причитания. Это плакала Нюра. Когда она появилась в комнате, никто не заметил.
Доктор с досадой отложил бумаги. Безразлично посмотрел на кровать, откуда еще несколько секунд назад доносился слабый голос.
– Ну, вот, теперь вместо истории болезни придется составлять заключение о смерти. Ох уж эти мне больные… – в голосе его чувствовалось явное разочарование.
– Побойтесь Бога, – сквозь слезы произнесла Нюра, часто мигая своими короткими белесыми ресницами. – Она уже отмучилась и теперь покойница, а не больная.
Доктор удивленно посмотрел на нас по очереди и, остановив взгляд на старой няньке, сказал совершенно невероятную, но вполне справедливую вещь:
– Дорогуша, разницы в этом большой нет. Для меня покойник – тот же больной, только ему уже не нужно мое внимание, сочувствие и сострадание. Он больше не нуждается в лекарствах и оказании помощи. Он, вообще, больше ни в чем не нуждается. Это факт и его надо принять, – при этих словах философ в белом халате назидательно поднял палец вверх.
