– Я слыхала, она не в восторге, – заметила Сюзанна.
– А ты что, уписалась бы от счастья? – отозвался Кевин. – Барбара рвала и метала, узнав, что выставляется одновременно с ретроспективой Валлорани. Но мы-то тут при чем?
– А почему такая реакция именно на Валлорани? – спросила я. – Ведь в Нью-Йорке наверняка проходит одновременно куча всего интересного.
Осень, как известно, – самая горячая пора для торговцев искусством.
Кевин скривился.
– Барбара считает, что они работают в похожей манере.
– Наглости ей не занимать, – обронил Лоренс.
– А чего ты хочешь от художников? – Кевин перехватил мой взгляд. – Черт. Простите.
– Ничего-ничего. Я не обиделась.
– Может, выпить хотите? – все еще смущенно спросил он.
– Ну! – с чувством ответила я.
– Простите? – нервно сказал Кевин.
– Простите, я думала, это перевод на американский фразы «Конечно, болван», – посетовала я. – Нет, с местными идиомами у меня пока туговато.
Вскоре от нашей веселой компашки остались только мы с Лоренсом.
Кевин отвалил через полчаса – точнее, как только собралась уходить Ява. Он предложил проводить ее до метро.
– Упорный. Этого у него не отнимешь, – сухо заметила Сюзанна, когда парочка вышла из бара.
– Ява красива до ужаса, – сказала я совершенно искренне. – Всякий захотел бы за ней приударить.
– Кстати, мне тоже пора. Помалкивала, чтобы не обломать Кевину весь кайф.
– Какая заботливая, – съязвил Лоренс.
– Конечно, заботливая, – согласилась Сюзанна. – Сэм, ты доберешься до дома?
– Неужели уходишь? – взмолилась я. – Сейчас лишь девятый час, а мне нужно продержаться хотя бы до одиннадцати! Дома я тут же отрублюсь, а ведь еще поесть надо…
– Не волнуйся, Сюз, я присмотрю за Сироткой Анни[7], – пообещал Лоренс.
– Какой ты заботливый, – ухмыльнулась Сюзанна.
– Да, заботливый. Как насчет мексиканских прелестей?
– Только, если они принадлежат Антонио Бандерасу.
– Хм, он вроде как испанец.
– Зато Изабель Альенде[8] мечтала завернуть его в тортилью и съесть, – возразила я, еще больше запутывая вопрос.
– Она в Чили живет.
– Ну, где Чили, там и Мексика, – вывернулась я.
– Пока! – Сюзанна уже шла к двери. – До завтра!
– Ты должна понять, что люди здесь много работают и рано встают, – наставлял меня Лоренс, когда мы перебрались в мексиканскую забегаловку в соседнем квартале. – Нельзя рассчитывать, что сотрудники галереи будут пить с художниками до утра.
– Еще и девяти нет, да и ты почти не пьешь, – укоризненно заметила я. – Не говоря уж о том, что ты заказал мне унылую соевую лепешку, которая к мексиканским «прелестям» не имеет никакого отношения.
– У меня астма, аллергия на кучу продуктов и целая гора неврозов, – не моргнув глазом, отрапортовал Лоренс, – и все эти хвори придают мне дьявольское обаяние.
Как бы то ни было, лепешка с жареной фасолью и овощами, политая сметаной и приправленная мякотью авокадо, выглядела куда аппетитнее, чем его диетический блин со шпинатом и соей.
– Знаешь, быть обаятельной личностью нелегко, – пожаловался Лоренс. – Над этим надо трудиться. И порой даже идти на жертвы.
– А вот Кевин явно не отягощен заботами об обаянии, – заметила я с набитым ртом.
– Кевин – человек незамысловатый, – вздохнул Лоренс. – Говорит, что думает, делает, что говорит, а под словом «подтекст» понимает сноску в конце страницы.
– Приятно иметь под боком парочку таких людей, – заметила я. – Сразу чувствуешь свое превосходство.
Весь вечер мы увлеченно перемывали косточки всем, кого могли вспомнить, так что, выйдя на ночную улицу, уже чувствовали почти идеальное родство душ.
– Эй, ТАКСИ! – вдруг завопил Лоренс, срываясь с места.
От гармонии не осталось и намека. Я потрясенно смотрела ему вслед. А усаживаясь в такси, не преминула заметить, в чем состоит отличие обитателя Нью-Йорка от прочих жителей планеты. Здешний люд, даже самый спокойный и уравновешенный, без малейшего колебания и смущения вопит на всю улицу, отпихивает других от такси и беспрестанно дает водителю громкие и назойливые советы.
– А у вас в Лондоне разве не так? – недоуменно спросил Лоренс. – Вы что, просто приподнимаете руку и вежливо говорите: «Дражайший водила, а не соблаговолите ли вы остановиться»?
Я рассмеялась.
– Не совсем. Но если в Лондоне ты вздумаешь вот так заорать, то соберешь толпу зевак. А здесь на вопли всем наплевать.
– Вы только взгляните на эту ужасную вульгарную Америку! – жеманно протянул Лоренс. – Боже, какие они крикливые! Эй, приятель, – рявкнул он, подаваясь к водителю. – Я же сказал – сначала в Вест-Энд! Здесь направо. Нам надо доставить туда девушку, ясно?
Машина, мстительно взвизгнув покрышками, развернулась, и мы с Лоренсом в наказание съехали на одну сторону сиденья. А когда водитель развернул такси чуть ли не под девяносто градусов, мы практически лежали друг на друге.
– Неладно с моей лепешкой, – пробормотала я, принимая нормальное положение, – прямо чувствую, как она давится о стенки живота… Почему-то эти мексиканские буррито, оказавшись в желудке, стремятся принять первоначальную форму.
– А ты думала? Здесь одни углеводы, а что происходит с активированным углем, если он попадает в воду, а? – прохрипел Лоренс. – Диетическим умникам вроде меня все-таки полегче будет.
– Ага, – сказала я несколько мгновений спустя, сообразив наконец, что имеется в виду. Несколько порций «маргариты» и сдвиг во времени не способствовали пониманию американского юмора.
Такси, то самозабвенно разгоняясь, то исступленно тормозя, а порой – и то, и другое одновременно, – выехало наконец на Десятую авеню. К тому времени я уже обеими руками баюкала живот, предохраняя лепешку от толчков. В следующий раз надо надеть корсет.
– А ты с кем-нибудь видишься? – небрежно спросил Лоренс.
Очень удачная формулировка. Если б он спросил, есть ли у меня парень, я бы тут же выпустила когти, а видеться с кем-то – занятие приятное и ни к чему не обязывает.
– Да, пожалуй что так.
– Судя по тону, он тебе не то чтобы нравится.
– Почему же? Просто у меня нет привычки… э-э… видеться с кем-то.
– Так у вас это постоянно?
– Ну, мы видимся, – осторожно сказала я, сбитая с толку новым вопросом. – Это не в счет?
– Не знаю, – ответил Лоренс с видом профессионального эксперта по человеческим отношениям. – Ты с ним встречаешься?
– Лоренс, я понятия не имею, какого хрена ты несешь. Ой, мамочки…
