Работать при искусственном освещении было невозможно, и как только дневной свет угас, я вернулась в свою комнату. Достала платье и посмотрела на него. К счастью, бархат не стареет, но фасон был явно устаревшим. Я приложила его к себе и взглянула на свое отражение в зеркале. Щеки мои слегка розовели, глаза, впитавшие черноту бархата, казались очень темными, а прядь волос выбилась из пучка на затылке. Собственная глупость вдруг стала мне отвратительна, я положила платье и стала поправлять волосы, когда раздался стук в дверь.
Вошла мадемуазель Дюбуа. Она недоверчиво посмотрела на меня и, заикаясь, проговорила:
— Мадемуазель Лоусон, это правда, что вы приглашены на семейный ужин?
— Да. Вас это удивляет?
— Меня никогда не приглашали на семейный ужин.
Я посмотрела на нее и вовсе не удивилась.
— Я полагаю, они хотят поговорить со мной о картинах. Легче разговаривать «за обеденным столом.
— Вы говорите о графе и его кузене?
— Да, я так думаю.
— Я считаю своим долгом предупредить вас о том, что у графа плохая репутация в отношении женщин.
Я с изумлением уставилась на нее:
— Но он не рассматривает меня как женщину! — возразила я. — Я приехала сюда реставрировать картины.
— Говорят, он жесток, но при этом некоторые находят его неотразимым.
— Дорогая мадемуазель Дюбуа, мне никогда не доводилось встречать неотразимых мужчин и я не собираюсь искать их в моем возрасте.
— Ну, вы далеко не такая старая.
Не такая старая! Или она тоже думает, что мне уже тридцать?
Она поняла, что я рассердилась, и поспешила продолжить:
— Эта несчастная дама — его жена. Вы знаете, ходят ужасные слухи... Страшно находиться под одной крышей с таким человеком.
— Я не думаю, что нам с вами что-либо угрожает, — сказала я.
Она вплотную подошла ко мне.
— Я на ночь закрываю дверь на ключ... когда он в доме. Вам следует делать то же самое. И быть очень осторожной... сегодня вечером. Возможно, ему захочется развлечься. Никогда нельзя быть уверенной.
— Я буду очень осмотрительна, — пообещала я, чтобы поскорее избавиться от нее.
Пока я одевалась, я не переставала думать о ней. Неужели и правда в тишине своей комнаты она давала волю эротическим фантазиям о попытках влюбленного графа соблазнить ее? Я была уверена, что подобная судьба так же мало грозила ей, как и мне.
Я умылась и надела бархатное платье, уложила высоко волосы и закрепила их множеством шпилек, чтобы быть уверенной, что ни одна прядь не выбьется. Приколола брошь, доставшуюся от матери — простую, но необыкновенно изящную, состоявшую из кусочков бирюзы в сочетании с мелкими жемчужинами. Я была готова минут за десять до того, как пришла служанка, чтобы проводить меня в столовую.
Мы прошли в крыло замка, построенное в семнадцатом веке — позднейшая пристройка — в большую сводчатую комнату — столовую залу, где, как я воображала, принимали гостей. Было бы неразумно сидеть за таким столом небольшой компанией, и я не удивилась, когда меня повели в маленькую комнату по соседству — разумеется, маленькую по меркам Гейяра. Комната была очень уютной: темно-синие шторы на окнах — совсем не похожих на узкие проемы в толстых стенах, обеспечивавшие полную безопасность, но почти не пропускавших света; по обе стороны каминной доски стояли канделябры с зажженными свечами. Еще один такой же красовался посреди накрытого для ужина стола.
Филипп и Женевьева были уже там. Оба они по-видимому были в подавленном настроении. На Женевьеве было серое шелковое платье с кружевным воротником; волосы ее были завязаны сзади розовым шелковым бантом. Выглядела она почти скромной и совсем не похожей на ту девочку, с которой я встречалась раньше. Филипп в вечернем костюме был еще элегантнее, чем при нашей первой встрече, и, казалось, был искренне рад видеть меня.
Он радостно улыбнулся:
— Добрый вечер, мадемуазель Лоусон. — Я ответила на его приветствие, и это было немного похоже на тайный дружеский заговор.
Женевьева сделала неуклюжий реверанс.
— Полагаю, вы сегодня были очень заняты в галерее, — сказал Филипп.
Я подтвердила его предположение и объяснила, что перед тем, как приступать к столь тонкому делу, как реставрация картин, необходимо провести тщательную проверку.
— Это, должно быть, очень увлекательно, — сказал он. — Надеюсь, вы добьетесь успеха.
Я была уверена в искренности его слов, но во время разговора он прислушивался, не идет ли граф.
Он появился ровно в восемь, и мы заняли места за столом — граф во главе его, я по правую руку от него, Женевьева по левую, а Филипп напротив. Тут же подали суп, а граф тем временем расспрашивал о моих успехах в галерее.
Я повторила ему то, что уже рассказала Филиппу о начале реставрационных работ, но он выразил больший интерес — то ли от того, что действительно беспокоился о своих картинах, то ли просто из вежливости — это осталось для меня загадкой.
Я сообщила ему, что собираюсь сначала обработать картину водой с мылом, чтобы снять поверхностную грязь.
Глаза его весело заблестели.
— Я слышал об этом. Воду нужно наливать в специальный горшок, а мыло должно быть сварено в новолуние.
— Мы больше не руководствуемся подобными суевериями, — ответила я.
— Так вы не суеверны, мадемуазель?
— Не больше, чем все современные люди.
— О, и в наше время многие страдают этим пережитком. Но я уверен, что вы слишком практичны, чтобы иметь такие причуды, даже в этом доме. У нас в замке были люди, — его взгляд обратился к Женевьеве, которая, казалось, съежилась на своем стуле, — гувернантки, так они просто отказывались работать здесь. Некоторые из них заявляли, что в замке водятся привидения; другие уезжали безо всяких объяснений. Что-то здесь было для них невыносимо... или мой замок, или моя дочь.
В его глазах, когда они задерживались на Женевьеве, было холодное отвращение, и я ощущала, как во мне поднимается волна возмущения. Он был из тех мужчин, которым нужны жертвы. Он пытался изводить меня в галерее, теперь пришел черед Женевьевы. Со мной это было по-другому. Я была виновата — приехала под фальшивым предлогом — и к тому же могла постоять за себя. Но ребенок... а Женевьева совсем юная и такая нервная, взвинченная! И при этом он не сказал ничего особенного. Язвительность чувствовалась в самой манере общения. И это тоже не было неожиданностью. Женевьева боялась его. И Филипп, впрочем, как и все в этом доме.
— Если говорить о суевериях, — поспешила я на выручку к Женевьеве, — то в таком месте, как это, есть где разгуляться воображению. Тем не менее, нам с отцом приходилось останавливаться во многих очень старинных домах, но я ни разу не встречала там ни одного привидения.
