— Если говорить о суевериях, — поспешила я на выручку к Женевьеве, — то в таком месте, как это, есть где разгуляться воображению. Тем не менее, нам с отцом приходилось останавливаться во многих очень старинных домах, но я ни разу не встречала там ни одного привидения.
— Может быть, английские привидения ведут себя более скромно, чем французские? Они не появляются без приглашения, и это значит, что они посещают лишь тех, кто их боится. Впрочем, я могу и ошибаться.
Я вспыхнула:
— Наверняка их манеры соответствуют времени, в котором они жили, а этикет во Франции всегда был более строгим, чем в Англии.
— Вы, как всегда, правы, мадемуазель Лоусон. Являться без приглашения более характерно для англичан. Поэтому в этом замке вы в безопасности... при условии, что не пригласите сюда посторонних.
Филипп слушал очень внимательно, Женевьева — с некоторой опаской, я осмелилась завязать беседу с ее отцом.
После супа подали рыбу, и граф поднял свой бокал:
— Я надеюсь, это вино вам понравится, мадемуазель Лоусон — оно из нашего винограда. Вы так же хорошо разбираетесь в винах, как и в картинах?
— Мои познания об этом предмете ничтожно малы.
— Я думаю, во время вашего пребывания здесь вы узнаете о нем довольно много. Виноделие часто является главной темой бесед. Надеюсь, вам это не наскучит.
— Я уверена, мне это будет очень интересно. Всегда приятно узнавать что-то новое.
В уголках его рта появилась улыбка. Конечно — рассуждаю, как гувернантка! Ну что же, если мне когда-нибудь придется заняться этой работой, у меня есть все необходимые для этого качества.
Филипп заговорил весьма нерешительно:
— С какой картины вы начали, мадемуазель Лоусон?
— Портрет работы прошлого столетия — середина, я думаю. Я отношу его примерно к тысяча семьсот сороковому году.
— Видите, кузен, — сказал граф, — мадемуазель Лоусон настоящий специалист. Она любит картины. Она упрекала меня в пренебрежении ими, как будто я — не справившийся со своими обязанностями родитель.
Женевьева смущенно смотрела в свою тарелку. Граф обратился к ней:
— Ты должна воспользоваться присутствием здесь мадемуазель Лоусон. У нее можно поучиться настойчивости.
— Хорошо, — ответила Женевьева.
— И если ты сумеешь уговорить ее разговаривать с тобой по-английски, — продолжил он, — ты могла бы научиться вразумительно говорить на этом языке. Ты должна постараться убедить мадемуазель Лоусон, разумеется, когда она не занята картинами, — рассказать тебе об Англии и англичанах. Ты могла бы поучиться их менее строгому этикету. Это может придать тебе уверенности и м-м... апломба.
— Мы уже беседовали с ней по-английски, — сказала я. — У Женевьевы хороший словарный запас. С произношением всегда проблема, пока не общаешься свободно с теми, для кого этот язык родной. Со временем это приходит.
Опять разговариваю, как гувернантка! Я знала, что он думает то же самое. Но я сделала все, что было в моих силах, чтобы поддержать Женевьеву и бросить вызов ему. Моя неприязнь к нему росла с каждой минутой.
— Отличная возможность для тебя, Женевьева. Вы ездите верхом, мадемуазель Лоусон?
— Да. Я очень люблю верховую езду.
— В конюшнях есть лошади. Грум поможет вам выбрать подходящую. Женевьева тоже ездит верхом... немного. Вы можете кататься вместе. Нынешняя гувернантка слишком робка. Женевьева, ты могла бы показать мадемуазель Лоусон окрестности.
— Да, папа.
— Боюсь, наша местность не слишком живописна. Земля, благодатная для винограда, обычно не отличается привлекательностью. Но если вы проедете немного подальше, я уверен, вы найдете что-то, что вам понравится.
— Вы очень любезны. Мне не терпится отправиться на прогулку.
Филипп, несомненно чувствуя, что ему пора вступить в беседу, опять перевел разговор на картины.
Я рассказывала о портрете, над которым работала. Я объяснила некоторые детали, намеренно употребляя специальные термины, надеясь смутить графа. Он слушал с серьезным видом, но в уголках его рта затаилась легкая улыбка. Подозрение, что он разгадал мои намерения, приводило меня в замешательство. Если это так, то он несомненно понимает, что не нравится мне, но казалось, что это странным образом увеличивало его интерес ко мне.
— Я уверена, — говорила я, — что хотя это далеко не шедевр, художник великолепно владел цветом. Я уже представляю, как она будет выглядеть. Цвет платья будет верхом изысканности,а изумруды, восстановленные до первозданного цвета, будут просто великолепны.
— Изумруды... — повторил Филипп.
Граф взглянул на него:
— О да, на этой картине они изображены во всем их блеске. Будет интересно увидеть их... хотя бы на холсте.
— Это, — пробормотал Филипп, — единственная возможность увидеть их.
— Кто знает? — сказал граф. Он повернулся ко мне. — Филипп очень интересуется нашими изумрудами.
— Как и все мы, — возразил Филипп с необычной смелостью.
— Да, если бы мы могли вновь обрести их.
Женевьева произнесла тонким взволнованным голоском:
— Должны же они где-то быть. Нуну говорит, что они спрятаны в замке. Если бы мы могли найти их... разве бы это не было замечательно!
— Твоя старая нянька права, — саркастически заметил граф. — И я действительно согласен, что было бы замечательно найти их... не говоря уже о том, что находка могла бы значительно увеличить семейное состояние.
— И правда! — сказал Филипп. Глаза его блестели.
— Вы тоже думаете, что они в замке? — спросила я.
Филипп с жаром заговорил:
— Их больше нигде не обнаруживали, а подобные камни сразу узнали бы. От них нелегко избавиться.
— Дорогой Филипп, — сказал граф. — Вы забыли, в какое время они исчезли. Сто лет назад, мадемуазель Лоусон, такие камни могли разбить, продать по одному и забыть. Рынки, должно быть, были наводнены драгоценностями, украденными у французской знати теми, кто мало в них разбирался. Несомненно, такая судьба постигла и изумруды Гейяра. Канальи, которые ограбили наш дом и украли наши сокровища, не имели представления о том, что им досталось. — Гнев, промелькнувший на мгновение в его глазах, растаял, и он повернулся ко мне:
— Ах, мадемуазель Лоусон, ваше счастье, что вы не жили в то время. Как бы вы пережили осквернение великих полотен, когда их выбрасывали из окон и оставляли под ветром и дождем...
— Это трагедия, что столько прекрасного было утрачено.
Я обратилась к Филиппу:
— Вы расскажете мне об изумрудах?
— Эти драгоценности долго принадлежали нашей семье, — сказал он. — Они стоили... трудно сказать, сколько, цена их значительно изменилась с тех пор. Они поистине бесценны. Их хранили в укрепленной комнате в замке. Тем не менее, они исчезли во время Революции. Никто не знал, что с ними случилось. Но сложилось убеждение, что они где-то в замке.
