Я стоял. Когда она умолкла, я снова пошел. Я слишком намучился, и я улыбался, я одеревенел.
— Ах да, — бросил я, приостанавливаясь. — Вы ведь хотели мне что-то сказать?
И вот тут-то я надоел ей.
— Сказать? Но я уже все сказала. Вы что, не слышали? Нет, мне нечего, нечего больше вам сказать...
Голос ее странно дрожит, но это не трогает меня.
Наутро, когда я выхожу, Эдварда стоит у дорожки.
За ночь я все обдумал и решился. Нет, больше я не дам себя морочить этой своевольной девчонке, темной рыбачке; хватит, и так уж слишком долго ее имя неотступно стояло у меня в голове и мучило меня. Довольно! К тому же мне казалось, что как раз насмешничая и выказывая ей равнодушие, я поднялся в ее глазах. И ловко же я уязвил ее — она держит речь целых несколько минут, а я себе спокойно бросаю: ах да, вы ведь хотели мне что-то сказать...
Она стояла подле камня. Она была сама не своя и метнулась было мне навстречу, но сдержалась и стояла, ломая руки. Я притронулся к картузу и поклонился молча.
— Сегодня мне нужно от вас только одно, Глан, — заговорила она быстро. И я не двигался, просто мне захотелось послушать, что она такое скажет. — Я слыхала, вы были у кузнеца. Вечером. Ева была дома одна.
Я опешил и спросил:
— И кому вы обязаны этими сведениями?
— Я за вами не шпионю! — крикнула она. — Я узнала это вчера вечером, мне рассказал отец. Я пришла домой вчера вечером, я вся промокла, и отец меня спросил: «Ты надерзила барону?» — «Нет», — ответила я. «Где же ты была?» — спросил отец. Я ответила: «У Глана». И тогда он мне рассказал.
Я превозмогаю тоску и говорю:
— Ева и тут бывала.
— Тут? В сторожке?
— Не раз. Я зазывал ее. Мы разговаривали.
— И тут!
Пауза. Спокойно! — думаю я и говорю:
— Раз уж вы взяли на себя труд входить в мои дела, и я в долгу не останусь. Вчера я предлагал вам доктора. Ну как, вы подумали? Принц ведь никуда не годится.
Глаза ее вспыхивают гневом.
— Так знайте же, он еще как годится! — кричит она. — Он лучше вас, куда лучше, он не колотит чашек и стаканов, и я могу быть спокойна за свои башмаки. Да. Он умеет себя вести, а вы смешны, я за вас краснею, вы несносны, слышите, несносны!
Слова ее больно обидели меня, я наклонил голову и ответил:
— Правда ваша, я отвык от общества. Будьте же добрее; вы не хотите меня понять, я живу в лесу, в этом моя радость. В лесу никому нет вреда от того, что я такой, какой я есть; а когда я схожусь с людьми, мне надо напрягать все силы, чтобы вести себя как должно. Последние два года я так мало бывал на людях...
— Всякую минуту вы можете выкинуть любую гадость, — продолжала она. — Устаешь за вами смотреть.
Как жестоко она это сказала! Мне так больно, я чуть не упал, будто она ударила меня. Но Эдварде этого мало, она продолжает:
— Пускай Ева за вами и смотрит. Вот жаль только, она замужем.
— Ева? Вы говорите, Ева замужем? — спросил я.
— Да, замужем!
— За кем же?
— Сами знаете. Ева жена кузнеца.
— Разве она не дочь его?
— Нет, она его жена. Уж не думаете ли вы, что я лгу?
Ничего я такого не думал, просто очень, очень велико было мое удивленье. Я стоял и думал: неужто Ева замужем?
— Так что вас можно поздравить с удачным выбором, — говорит Эдварда.
Ну когда же это кончится! Меня всего трясет, и я говорю:
— Так вот, подумайте-ка насчет доктора. Послушайтесь дружеского совета; ваш принц — старый дурак. — И я сгоряча наговорил на него лишнего, преувеличил его возраст, обозвал его плешивым, подслепым; еще я говорил, что корона на запонках нужна ему исключительно на то, чтоб кичиться своей знатностью. — Впрочем, я не искал ближе с ним познакомиться, увольте, — сказал я. — Он ничем не выдается, в чем его суть — не поймешь, он просто ничтожество.
— Нет, нет, он не ничтожество! — кричит она, и голос ее срывается от гнева. — Он совсем не такой, как ты воображаешь, лесной дикарь! Вот погоди, он еще с тобой потолкует, о, я попрошу его! Ты думаешь, я не люблю его, так ты скоро увидишь, что ошибся. Я пойду за него замуж, я день и ночь буду думать о нем. Запомни, что я сказала: я люблю его. Пускай приходит твоя Ева, ох, господи, пускай ее приходит, до чего же мне это все равно. Мне бы только поскорей уйти отсюда... — Она пошла прочь от сторожки, сделала несколько быстрых шажков, обернулась, белая как полотно, и простонала:
— И не смей попадаться мне на глаза.
Желтеют листы, картофельная ботва цветет высокими кустами; снова разрешили охоту, я стрелял куропаток, глухарей и зайцев, раз подстрелил орла. Пустое, тихое небо, ночи прохладны, звонкие звуки, легкие шумы ходят полями и лесом. Покойно раскинулся божий мир...
— Что-то господин Мак больше не поминает двух чистиков, которых я подстрелил, — сказал я доктору.
— А это вы благодарите Эдварду, — ответил он, — я знаю, я сам слышал, как она за вас заступалась.
— Что мне ее благодарить, — сказал я.
Бабье лето... Тропки располосили желтый лес, что ни день, нарождается по новой звезде, месяц плавает тенью, золотой тенью, обмокнутой в серебро...
— Господь с тобой, ты замужем, Ева?
— А ты не знал?
— Нет, я не знал.
Она молчит и стискивает мою руку.
— Господь с тобой, дитя, что же нам теперь делать?
— Что хочешь. Ты ведь еще не едешь. Пока ты тут, я и рада.
— Нет, Ева.
— Да, да, только пока ты тут!
Она очень жалка, она все стискивает мою руку.
— Нет, Ева, ступай! Все кончено.
Проходят ночи, приходят дни. Вот уж три дня прошло с того разговора. Из лесу идет Ева с тяжелой вязанкой. Сколько дров перетаскала за лето бедная девочка!
— Положи вязанку, Ева, дай мне глянуть в твои глаза. Они синие, как и прежде?
Глаза у нее были красные.
— Ну улыбнись же, Ева! Я не могу больше тебе перечить, я твой, я твой...
Вечер. Ева поет, я слушаю ее песню, к горлу подкатывает комок.
— Ты поешь сегодня, Ева?
— Да, я так рада.
И она поднимается на цыпочки, чтобы меня обнять, ведь она такая маленькая.
— Ева, у тебя руки в ссадинах? Что бы я дал, чтоб на них не было ссадин!
— Это не важно.
И так чудесно сияет ее лицо.
— Ева, ты говорила с господином Маком?
— Один раз.
— О чем же вы говорили?
— Он к нам переменился, заставляет мужа день и ночь работать на пристани, меня тоже заставляет работать без отдыха. Он задает мне мужскую работу.
— Отчего он так?
Ева смотрит в землю.
— Отчего он так, Ева?
— Оттого, что я люблю тебя.
— Но откуда он мог это узнать?
— Я ему сказала.
Пауза.
— О господи, хоть бы он подобрел к тебе, Ева!
— Да это не важно. Мне теперь все не важно.
