слушала с неизменно спокойным и добрым лицом, сосредоточенным на чем угодно, только не на болезни.
Мамы не стало год назад. Через месяц после ее смерти у тети Глаши случился инфаркт.
– Да, вы правы, господа телезрители, последний год моей жизни выдался адски сложным!
Я сжимаю кулаки от злости на судьбу и удивляюсь собственной решимости: тетя в больнице четвертый раз, но я сделаю все, чтобы не потерять ее. Буду пахать как проклятая и бороться с этим несправедливым миром! Другого не дано – одержу победу или сломаюсь! «Так что выкусите, господа телезрители!» – добавляю я мысленно.
А еще… я хочу узнать все о смерти папы. Он снится мне. Разговаривает, улыбается, касается меня во сне, протягивая между нами невидимые нити привязанности. С наступлением утра сон рассеивается, унося воспоминания о наших разговорах прочь… В мир мертвых… Желание узнать о таинственной экспедиции привело меня в архив областного Министерства обороны. Что я могла там найти? Официальную версию, указанную в документах папы: «Пропал без вести в чрезвычайной ситуации природного характера – обвал льда и камнепад». Не знаю, по какой причине, но пожилая женщина-архивариус Зоя Тихоновна сжалилась надо мной и дала (по большому секрету) номер телефона председателя областной организации Союза генералов – Георгия Константиновича. По ее словам, генерал Вдовин двадцать лет назад служил в Грузии и может что-то знать. Георгий Константинович оказался легендарным человеком – ветеран боевых действий, заслуженный юрист России, он проходил службу в главном управлении Генеральной прокуратуры на Северном Кавказе, управлении Генеральной прокуратуры РФ в Южном федеральном округе с 1999 по 2004 год. Как раз в тот период, когда пропал мой папа! Георгий Константинович выслушал просьбу по телефону, записал фамилию и пообещал позвонить в ближайшие дни. Но прошла почти неделя…
Выхожу из парка и сворачиваю на улицу Федосеева. Ну и пусть! Я буду обивать пороги других учреждений, но не прекращу поисков информации. Шагаю по хрустящему снегу, любуясь сверкающими самоцветами-снежинками.
Я научусь снова радоваться жизни… Обещаю… Ради мамы, папы и тети Глаши. Ради себя… В тот момент, когда я говорю себе эти заветные слова, как по волшебству, оживает телефон:
– Да, – отвечаю я, крепче сжимая поводки в руках.
– Добрый вечер, Алиса Ильинична, это генерал Вдовин. Помните такого? – Еще бы! Последнюю неделю я только о вас и думаю, товарищ генерал!
– Конечно, Георгий Константинович. Слушаю вас, – заглушая в голосе ликование, отвечаю я.
– Алиса, в метеорологических сводках нет сведений о лавине или камнепаде. В день, когда погиб ваш папа, была ясная погода.
– Вы уверены?
На том конце провода слышатся шуршание страничек и покашливание.
– Простите… Я еще не отошел от простуды, – извиняется генерал Вдовин. – Расскажу вам, как это было. В то время я служил на грузинской границе. В ущельях со сложным рельефом и низкой облачностью частенько случались камнепады или сход лавин. Безопасность личного состава была на первом месте. Поэтому сведения об изменениях погоды приходили каждые два часа.
– Эм-м… Значит, во всех без исключения сводках предупреждения о лавине не было? – Я останавливаюсь под фонарем, тупо уставившись на сливовое, затянутое морозным туманом небо.
Как же так, а? Выходит, мой папа, как и другие члены экспедиции, погибли по другой причине?
– Алиса, вы сможете приехать ко мне? Я отдам материалы, и вы увидите все своими глазами, – предлагает генерал Вдовин.
– А почему тогда официальная версия смерти экспедиторов…
– Не могу знать. Причиной указана несуществующая лавина. Пресс-службы это и напи-сали… Приезжайте. А я подумаю, как помочь вам.
Заговор! Военная тайна! Убийство! Я завершаю вызов, задыхаясь от собственных догадок. Мысли бешено скачут в голове. Кто приказал написать про лавину? И, главное, зачем?
Морозный воздух щиплет щеки, и я решаюсь сократить путь, пройдя через длинную темную арку. Мне срочно нужно домой – унять волнение и привести в порядок шальные мысли. Ныряю в объятия арки и… меня ослепляют ярко-оранжевые фары вылетевшего из нее автомобиля…
Богдан
Я становлюсь на одно колено, и оно утопает в длинном ворсе черно-белого ковра со сложным геометрическим рисунком.
– Аллочка, я много лет мечтал о тебе, и теперь, когда мы вместе, я ловлю себя на мысли, что это сон… Я хочу просыпаться рядом с тобой, хочу делать тебя счастливой, делить с тобой горе и радость…
– Богданчик, вставай, ну что ты устроил? – Мои взволнованные заранее выученные излияния прерывает Римма Сергеевна, мама Аллы. – Согласна Алуня. Можно без пафоса этого обойтись… – протягивает она недовольно.
Римма Сергеевна картинно закатывает глаза и взмахивает рукой, словно пытаясь выгнать заполнивший комнату «романтический пафос». Ее мелкие ярко-бордовые кудряшки подпрыгивают от каждого движения. Как ей удалось так бесшумно войти?
Римма Сергеевна закатывает рукава домашней ярко-голубой рубашки и по-хозяйски выхватывает из моих рук бархатный футляр с обручальным кольцом. На лицо Аллы наползает румянец, она улавливает мой растерянный взгляд и глубоко вздыхает: перед авторитетом матери она бессильна…
– Аллочка, давай примерим, – предлагает Римма Сергеевна. Она поддевает колечко упитанным пальцем с длинным ярко-оранжевым ногтем и протягивает Алле.
Я наблюдаю странную картину, нелепую до абсурда: мать надевает кольцо на палец дочери вместо меня. Лицо моей невесты преображается от восторга при виде украшения, она вмиг сбрасывает с себя неловкость и стеснение, вытягивает руку вперед, шаловливо играя пальчиками.
– Красивое колечко, да, мам? – с надеждой в голосе спрашивает она. Римма Сергеевна одобрительно кивает, оценивая размер камня. Ее небольшие карие глаза придирчиво сужаются, сканируя взглядом аккуратный бриллиант.
Наблюдая за восторженными лицами близких мне женщин, я успокаиваюсь: пускай все пошло немного не по плану, важно только то, что мы поженимся.
Римма Сергеевна с досадой смотрит на старинные настенные часы, отдает коробочку Аллочке и медленно поднимается с места.
– Поздравляю вас, дети мои! – гортанно протягивает она. – Не могу уделить вам больше времени, сейчас придет ученик.
Она маневрирует между пузатыми синими креслами к стоящему в углу пианино, открывает крышку и пробегается пальцами по клавишам. Звучит марш Мендельсона.
Алла вскакивает с места, не в силах справиться с переполняющими ее чувствами, и бросается в мои объятия. Я люблю ее! Я столько времени ждал ее взаимности и одобрения родителей (особенно ее мамы), что реальность кажется видением.
Римма Сергеевна бьет по клавишам и подпевает высоким сопрано:
– Та-а-а та та-ра-ра трам пам пам!
Я подхватываю Аллу на руки, она хохочет, когда я кружу ее по комнате. Из груди вырывается вздох облегчения, когда звенит дверной звонок: мне не терпится остаться с Аллой наедине. Римма Сергеевна поднимается с вращающегося деревянного стула и идет открывать дверь. Разве я вправе судить ее?
