– Есть основание полагать, что тело Воробьева было вывезено с места преступления на автомобиле «Волга», предположительно светлого цвета.
– Прямо детектив какой-то рассказываете.
– Сегодня при осмотре «Волги», принадлежащей гражданке Глебовой, была обнаружена важная улика, которая дает основания предполагать, что, возможно, преступники использовали ее машину.
Выходит, милиционеры доложили о заколке в прокуратуру! Это плохо. Но ничего более конкретного у следствия, похоже, нет. Это хорошо. Я старался держаться уверенно:
– Глебова, это наш руководитель практики из университета?
– Да. И как выяснилось, вы, Заколов, имели доступ к ее автомобилю. И могли воспользоваться им в ту ночь.
– Нет, нет. Это уже какая-то ерунда. Трупы, улики… Да, кстати! Вечером, когда я возвращался, меня видел наш вахтер. Можете спросить у него.
– Уже спросила, – следователь загадочно улыбнулась. – Он видел, как вы входили после одиннадцати вечера.
– Вот! Что и требовалось доказать. Ночью я находился здесь.
– Вахтер видел, как вы в общежитие вошли, но… – Воронина опять улыбнулась, на этот раз по-детски радостно, – но он не видел, как вы из общежития вышли.
– Спал долго, что поделаешь, – произнес я и почувствовал, как спина покрывается потом. Я уже понял, к чему она клонит.
– Вахтер находился в общежитии до девяти утра. Вас он не видел. Зато вас видели еще раньше в автомобиле «Волга» совсем на другом конце города. Как вы это объясните?
– Я же говорю. Франц Оттович крепко спал, когда я выходил рано утром.
– Вы же только что заявили, что спали долго.
– Это я про вахтера. Он спал, видимо, долго и крепко. Следователь спокойно выложила руки на стол и даже постучала ноготками. Инициатива опять была на ее стороне.
– Я ведь почему решила прийти к вам сегодня, в выходной день. Вы человек молодой, учитесь в хорошем институте и, возможно, просто влипли в неприятную историю. А что, если вас кто-то использовал для своих преступных целей? А вы прикрываете этого человека и тем самым копаете себе огромную яму, в которой можете похоронить себя лет на пятнадцать. Вы понимаете, о чем я?
– Честно говоря, с трудом. Где-то кого-то убили, куда-то вывезли, а я виноват в том, что спал в это время при малом количестве свидетелей.
– Не утрируйте, Заколов! И не стройте из себя дурака! – Голос следователя повысился. Она встала и огляделась. – Я ведь могу и комнату осмотреть.
– У вас есть ордер?
Воронина снисходительно улыбнулась:
– Вот видите, какой вы умный. Я сказала осмотреть, а не обыскать. – Она прошлась по комнате, цепко вглядываясь в детали. Зайдя мне за спину, неожиданно развернулась: – Так что вы хотели сказать по поводу той ночи?
– Спал. Как обычно. – Чтобы ее видеть, я неудобно вывернул шею. – Что тут добавишь?
– И все-таки, – женский голос приобрел ласковые нотки, – Тихон Заколов, вы подумайте, поразмыслите и если что-то захотите сообщить или вспомните, то вот мой телефон. – Она протянула карточку. – Надеюсь, до скорой встречи.
Изящной походкой Татьяна Витальевна Воронина проследовала к выходу. Около двери обернулась:
– Кстати, Страусовых я не встречала.
– Не в Африке живем. Поэтому кругом Соловьевы да Чижовы.
Она улыбнулась, о чем-то задумалась. Я смотрел на лицо, повернутое в профиль. Носик с горбинкой, хищные ноздри, смоляные прилизанные волосы, треугольники больших глаз и яркие жемчужины в ушах. Татьяна Воронина оправдывала свою фамилию.
Женщина-птица стряхнула минутное оцепенение, шагнула в коридор. Прощальных слов не последовало, дверь осталась открытой. Образ надменной птицы еще витал в пустом проеме, а я думал, ей бы одежду повеселее да туфли поэлегантнее, получилась бы жутко привлекательная женщина. Она напоминала охлажденное шампанское в закупоренной бутылке. Интересно, если ее встряхнуть да раскрутить проволочку, удерживающую пробку?
Черт! Да что же со мной творится? В последние дни я только на женские прелести обращаю внимание. Тут вся жизнь может загреметь под откос, а я пялюсь на юбки.
Приход Ворониной разрушил незримый образ Жени, витавший в комнате. Вопросы и намеки следователя вклинились в тот поток мыслей, что владел мной до ее появления. Я закрыл дверь, выключил свет. Стало лучше. Я не хотел думать о трупе, я вспоминал Женю. Что стоят угрозы прокуратуры по сравнению с тем, что меня отвергла любимая девушка?
Наступивший глубокий вечер только усугубил мучения. Я не находил себе места и постоянно думал: а вдруг она меня ждет? Может, я ее не так понял, и сейчас мы оба раскаиваемся? А вдруг она позвонит? Сама. И мы встретимся.
А потом вихрем врывалась вьюга и била по щекам комьями льдинок. Она сейчас наедине с противным Калининым. Старый Папик по-хозяйски дотрагивается до стройного податливого тела.
Ждать в одиночестве стало невыносимо. Я спустился вниз, хмуро сел рядом с Францем Оттовичем.
– Посижу? – вопросительно посмотрел я.
– Посиди, – улыбнулся вахтер. – Ничего, что я теперь на ты?
Я кивнул. Мне, откровенно говоря, больше резало слух, когда такой пожилой человек обращался ко мне на вы.
– Тут про тебя спрашивали, – Франц Оттович словно извинялся.
– Знаю. Ерунда. Что видели, о том и говорите.
Лицо старика разгладилось. Я напряженно уткнулся в телефонный аппарат.
– Ждешь? – по-доброму усмехнулся Франц Оттович.
– Угу, – кивнул я.
– Обещала?
– Нет, – я испустил вздох умирающего слона. – В том-то и дело…
– Тогда сам позвони. – Я?
– А кто же?
Я удивился. Как эта простая мысль мне раньше не приходила в голову? Правду сказал Сашка Евтушенко – от любви глупеют.
– Да, конечно. Надо позвонить. А можно?
– Отчего ж нельзя?
Я прикоснулся к трубке. Сердце заколотилось в десять раз громче, чем на важном экзамене, когда рука тянется за билетом. Негнущийся палец набрал нужные цифры. Сигнал пролетел километры проводов и вернулся длинными гудками. Ладонь вспотела. Трубка сминала ухо. Дыхание задержалась в раскрытых губах. Франц Оттович дипломатично отодвинулся, зашуршал газетой.
Монотонные гудки продолжались. Мне казалось, что каждый последующий гудок громче предыдущего, и скоро издевательский писк услышат во всем общежитии.
– Не отвечает, – я растерянно положил трубку. – А уже поздно.
– Может, спит, – посочувствовал вахтер.
– У нее телефон рядом с кроватью. Услышала бы.
– Позвонишь утром.
– Утром? Это так долго. – Я вспомнил про странный труп в квартире Жени. Меня охватила тревога, голос дрогнул: – А вдруг… с ней что-то случилось?
– Переживаешь? – Франц Оттович понимающе кивнул и неожиданно рявкнул: – Тогда иди к ней! Что ты тут разнюнился?
