— Вам с детьми лучше отправляться завтракать, — резко сказал он. — Я слышал, вы все вместе идете на берег с Крейгами.
Я не стала ему возражать, а он быстро пошел вверх по лестнице. Как же я ненавидела и боялась его.
Чарльза нигде не было видно, и я решила, что он уже уехал в Помпею. Я дождалась, пока дети ушли с Крейгами, а потом сошла на берег одна и смело устремилась к выходу из порта. С помощью нескольких итальянских выражений я еще раз отшила этих назойливых типов, которые там кантовались, и оказалась совершенно свободной. Свободной, чтобы попробовать позвонить в Лондон. Вероятно, это стоило кучу денег, но у меня еще оставалось много лир.
Я доехала на такси до центрального почтамта и попыталась прозвониться в Лондон. Но после долгих переговоров и изнурительного ожидания, мне сказали, что придется подождать еще полтора часа. Может быть, два.
Итак, нужно было где-то провести это время. Потом я собиралась подняться на фуникулере, чтобы сверху осмотреть окрестности. Может быть, я наткнулась бы там, наверху, на кукольный магазин и сумела бы что-нибудь разнюхать, хотя и не шибко на это надеялась. Но пока я решила осмотреть оперный театр. В конце концов, я была в Неаполе и могла никогда сюда больше не попасть. Я слышала, что людей иногда пускают внутрь, когда нет никаких представлений, а мне попадались уже афиши, сообщавшие, что оперный сезон начнется только через несколько недель.
Итак, я пошла назад к San Carlo и скоро очутилась в тенистой сводчатой галерее. Мужчина в билетной кассе направил меня к какой-то двери рядом со сценой, и там я подождала немного, разговаривая с охранником, пока появился другой мужчина. Он взял с меня небольшую плату и проводил вверх по ступенькам, а потом через другую дверь. По-моему, его изумило, что я говорю по-итальянски, и он всю дорогу восторгался этим.
Я очутилась на очень большой сцене, которая казалась тем более огромной, что была совершенно пуста. Яркие солнечные лучи, проходившие сквозь высокое окно тонули в глубоком мраке напротив. На секунду мне показалось, что из темноты зрительного зала за просцениумом на меня устремились тысячи глаз.
Сначала, осторожно прокладывая себе путь в потемках, мы спустились в зрительный зал. Даже кресла были сняты, и я могла только воображать, каково в действительности богатое убранство театра, что я видела на картинках. Мой энергичный гид провел меня дальше, в фойе, где сквозь открытые стеклянные двери виден был парк Palazzo Reale. Там кипела работа: какие-то люди подпиливали деревья и суетились вокруг.
— Когда-нибудь вы обязательно должны прийти к нам на представление, — сказал мой гид, зажигая спичку, чтобы показать мне статую Верди в темном углу.
Когда-нибудь… Но я и ближайшее будущее представляла себе с большим трудом. Я снова взяла такси и вернулась на почтамт. Мне уже было наплевать на деньги.
Прождав еще больше, чем в прошлый раз, и измучившись от нетерпения и беспокойства, я дозвонилась до дядиного офиса в Скотланд-Ярде. Связь была ужасная — в трубке без конца что-то трещало и вклинивались чужие голоса — но мне все-таки удалось разобрать, что старший инспектор Форест уехал в Эдинбург на два или три дня.
— Ему что-нибудь передать? — спросил голос из Лондона.
— Скажите… скажите, что звонила его племянница Джоанна из Неаполя, — попросила я, но не думаю, чтобы кто-нибудь, меня услышал. Через несколько секунд я поняла, что связь оборвалась.
Все выходило настолько из рук вон плохо, что я просто впала в отчаяние. Я добавила в письме несколько слов, запечатала его, наклеила марку и отправила, уповая на то, что оно дойдет к тому времени, как дядя вернется из Эдинбурга.
Потом я пошла по Via Roma и купила билет на фуникулер. Тогда же я в последний раз оглянулась. На самом деле я не думала, что за мной будет кто-нибудь следить, но возможность такая всегда присутствовала. С нашего парохода никого вблизи не оказалось.
Я вошла в вагончик, который остановился у нижних ступенек; там уже сидели несколько неаполитанок с рыночными корзинами. Вагончик имел несколько дверей, которые вели к рядам длинных сидений, расположенных друг напротив друга. Но все было открыто, так что я могла отлично видеть всех пассажиров. Часть, конечно, сидела ко мне спиной, но я уверена, что кроме меня иностранцев там не было.
Прозвенел звонок, и фуникулер стал круто подниматься вверх. Я сказала себе, что, разумеется, ничего не узнаю. Да и как это вообще возможно? Если Эдвард Верритон действительно проезжал здесь, то он мог сойти на любой остановке. Ладно, во всяком случае, я хотя бы посмотрю сверху на залив в награду за все мои мучения, — мне действительно нужно было прийти в себя после этого неудачного телефонного звонка. И я снова почувствовала, как быстро успокаиваюсь в окружении простых итальянцев.
Когда мы добрались до самого верха, я выскочила наружу и, оставляя крошечную станцию позади, направилась к кварталу высоких домов; солнечные места здесь чередовались с тенистыми. После шумных улиц нижней части города мне показалось тут очень тихо, а пассажиры, приехавшие вместе со мной, скоро разбрелись.
Я завернула за угол и потом поднялась по широкой лестнице с каменными ступеньками. Везде стояла полная тишина. Там были большие дома и росли деревья, попадались маленькие скверики. А когда я прошла немного дальше, то встретила несколько кварталов новых домов — очень светлых на солнце, с яркими навесами и восхитительными подвесными цветниками на окнах. Я чувствовала себя так, словно после парижской суеты оказалась на улицах Butte de Monmartre.
Вскоре я подошла к стене; отсюда открывался вид на каскад ветхих крыш внизу, а дальше — на восхитительный южный изгиб Неаполитанского залива, с Везувием, прозрачным в ослепительном солнечном свете. Я вспомнила, каким розовым он был в тот жаркий день, когда мы бродили с Чарльзом по потайным улочкам Геркуланума…
Но тот день казался мне уже очень далеким, и сегодня мысли мои крутились, в основном, вокруг Эдварда Верритона. Даже если он действительно был здесь, мне все равно никогда не узнать, где именно. Может быть, у него просто добрые друзья в Неаполе, хотя мне и слабо верилось в это. Ладно, как бы то ни было, а поездка моя себя оправдала — я побыла немного в этом солнечном покое и обогатилась замечательным видом.
Я уже совсем собиралась спуститься по той широкой лестнице, но неожиданно отпрянула и спряталась за стеной. Потом, торопливо оглядевшись кругом, я проскользнула в калитку и затаилась в каких-то кустах. По лестнице поднимался Грэм Хэдли. Он не успел увидеть меня, я была почти уверена — и не должен увидеть. Сердце у меня сильно билось от волнения, но теперь появилась некоторая надежда, что я смогу, наконец, что-нибудь разузнать. Мне казалось очень маловероятным, чтобы кто-нибудь из пассажиров парохода поднялся сюда по чистой случайности. Тут не было никаких достопримечательностей. Грэм Хэдли пришел с каким-то умыслом. Может быть, он тоже хотел знать, куда ходил вчера днем Эдвард Верритон?
