Мне казалось, что мы провели под водой от силы минут пятнадцать, а оказалось — чуть меньше часа. Плюс к этому я здорово проголодалась, и мысль о близком обеде приятно согревала душу.
— Десять минут на приведение себя в порядок, — сказал Исмаил-бей, когда мы вылезли на палубу и освободились от оборудования. — В вашей спальне все готово, смывайте с себя соль, переодевайтесь и — к столу.
Что именно было готово в моей спальне, я обнаружила, едва вошла туда. На кровати лежало настоящее облачение турецкой дамы: плотные, но легкие шальвары, топ, стилизованный «под Шехерезаду», обруч на голову с легкой вуалью и прелестные легкие туфельки без задников, но на каблучке.
Глава шестая
А ларчик просто открывался…
— Больше не могу, — простонала я совершенно обессиленная. — Пощадите, Исмаил-бей. Я же хрупкая женщина, в меня столько еды нельзя закладывать просто по определению.
— На море чувство голода возвращается довольно быстро, — утешил меня сотрапезник, — но желание дамы для меня закон. Кофе?
Я кивнула, полулежа в шезлонге, стоявшем под тентом на палубе. Кофе, сигарета, неповторимо ароматный воздух, покой… Действительно, сказка с какого-то перепугу стала былью. Лично я не имела бы ничего против того, чтобы провести так остаток жизни.
— Вы изумительная гостья, Виктория-ханум, — произнес Исмаил-бей, когда нам принесли ароматнейший кофе с чистой ледяной водой. — Всему радуетесь, как ребенок, всем довольны, излучаете такое довольство и блаженство, что просто хочется взять вас на руки или погладить по голове.
Начинается! Что ж, за все хорошее надо платить, кто девушку еще даже и не ужинает, а обедает, да еще так развлекает, тот ее и танцует. На шею я своему гостеприимному хозяину бросаться не собиралась, но строить из себя девочку-недотрогу — еще того меньше. Как пойдет, так и пойдет. По воле Аллаха, как любят говорить местные люди.
— Но, к сожалению, я вынужден сейчас заниматься менее приятными вещами, — продолжил Исмаил-бей. — В посылочке оказалось много интересного. Например, договор о перестраховании страховки…
Я вытаращила глаза в непритворном изумлении. Это еще что за китайская грамота?
— Понимаете, редко, но практикуется страховка от того, что основная страхующая фирма найдет предлог страховое вознаграждение не выплачивать. Тогда заключается договор с фирмой-подстраховкой. Вся эта возня идет вокруг недостроенного еще отеля, в строительство которого вложены не только мои деньги, но еще и деньги нескольких акционеров. И по ряду признаков я подозреваю, что этих акционеров осталось двое, причем один из них — явно подставное лицо. Этот самый администратор в кафе. Услуги его, кстати, недурно оплачиваются: в той же посылке полдюжины бриллиантов. А это уже не на шутку попахивает криминалом.
— И что же мне теперь делать? — испугалась я.
Ввязываться в откровенную заграничную уголовку мне хотелось меньше всего. Ну, спасибо, Олег, спасибо, разлюбимый мой. Не познакомься я с Исмаил-беем, отдых бы у меня превзошел все ожидания: арест, тюрьма и все прочие прелести. Договор-то ладно, но вот бриллианты… Контрабанда чистой воды!
— Какие отношения связывают вас с Алексеем? — вместо ответа спросил Исмаил-бей.
— Да нет у нас никаких отношений! — искренне возмутилась я. — Летели вместе в самолете, оба оказались в первом классе. Потом он пригласил меня поужинать. Вот и все, с того времени мы не виделись.
— Он знает про посылку?
Я глубоко задумалась. Ляпнула я ему что-нибудь насчет этой коробки или нет. Что-то такое определенно произносилось про этот предмет. Ах да, я, кажется, при нем обрадовалась, что посылка лежит в сумке. Но мало ли что у меня в сумке может лежать! И вдруг у меня в голове словно что-то щелкнуло, и я вспомнила весь наш разговор в квартире перед ужином:
«— А в квартире без вас никто не побывал?
— Здесь? Сегодня? Н-не думаю. Зачем?
— Вот и я думаю: зачем нужно было вас пугать. Или это просто, как иногда говорят, «проверка на вшивость».
— В каком смысле?
— Ну, не в прямом же. Вдруг у вас совесть нечиста и эта записка заставит вас занервничать и даже уехать.
— Занервничать она меня, конечно, заставила. Но уезжать все равно не хочется. Да и Олег вот-вот приедет.
— Вот-вот, это когда?
— Скоро, — усмехнулась я. — Плюс-минус два дня. Или неделю. Мой друг — человек совершенно непредсказуемый. Например, сам себе посылку на мое имя прислал. Господи, куда же я ее дела? Совсем из головы вон.
— Посылку?
— Да-да, маленькую такую… Куда же я ее засунула? Слава богу, все в порядке, обычный склероз. Если бы потеряла, Олег бы меня просто убил, он такой».
Нет, язык мой — враг мой. Все рассказала сама и даже не под пытками. Исмаил-бей ждал, глядя на меня очень серьезно, и я решилась. В конце концов здесь ни помощи, ни тем более защиты мне ждать ни от кого, кроме него, не приходится, а вляпалась я, судя по всему, по-крупному.
— Да, — сделав глубокий вздох, ринулась я в признание. — Алексей знал и про письмо, и про посылку. Он знал, что посылка у меня в сумке, так что погром в квартире организовал явно не он, пусть и чужими руками. Он все время был у меня на глазах.
— Для такой работы можно было кого-нибудь нанять, дело нехитрое. Но вряд ли можно будет доказать: сам он без вас там не появлялся, лично ничего не делал, только убедился, что посылка находится непосредственно при вас. Но боюсь, с этой версией приходится расстаться: Алексей представляет здесь интересы еще одного нашего акционера, было бы очень сложно разбираться в этом криминальном клубке, да и ему дополнительные сложности вроде бы не нужны. Да и круг возможных фигурантов все-таки сокращается.
— Надеюсь, я в него не вхожу? — не без ехидства осведомилась я.
Исмаил-бей усмехнулся.
— Входили бы, если бы не передали мне и письмо, и посылку. Впрочем, тогда и распутывать было бы нечего, я бы просто ничего не знал… до поры до времени. Но как осмелели, однако! Играть со мной в такие игры довольно опасно. Кстати, письмо вам подсунул ваш сосед по лестничной клетке.
— Что? Этот самый, как его…
— Он знает гораздо больше, чем хочет или может показать. Плюс отпечатки пальцев на письме. Мои люди с ним немного поработали, но добились только того, что выяснили: он прекрасно знает турецкий язык, только почему-то это скрывает.
— Почему такое нежное отношение ко мне? Ему не все равно, что со мной случиться может?
