– Я прекрасно понимаю, что это значит, Джон. Положения хуже и вообразить трудно.
Сотрудники галереи изучали стол. Оно и понятно – взгляд, направленный в любое другое место, запросто можно было интерпретировать как попытку вычислить любителя граффити. С минуту все молчали. Барбара неподвижно застыла на стуле. Кэрол ожесточенно кусала губы. Даже она опустила глаза на столешницу, не желая ни с кем встречаться взглядом.
И тут находчивый Стэнли внес в разговор свежую струю.
– Как-то все это мрачно! – воскликнул он с фальшивой бодростью в голосе. Полное впечатление, будто беднягу собираются вздернуть на дыбу, а он мечтает запудрить своим мучителям мозги в надежде заполучить вместо пыток чашечку чаю. – Давайте найдем тему повеселее, хорошо? Барбара, Джон, мне следует представить вам художницу, которая вскоре выставит свои работы в «Бергман Ла Туш»! Наша дорогая Сэм прилетела только вчера. Не сомневаюсь, она с радостью познакомится с вами.
Я не знала, что мне делать: встать или провалиться сквозь пол. Стэнли пересек комнату и сжал мне плечи, подражая недавнему жесту Джона.
– Сэм Джонс! – выкрикнул он с таким восторгом, словно только что полностью стер из памяти события последнего часа. – Сэм, хочу познакомить тебя с Барбарой Билдер и Джоном Толбоем. Барбара – одна из самых уважаемых наших художниц.
И он послал ей лучезарную улыбку.
Ситуация явно приближалась к тому рубежу, за которым трагедия оборачивается сюрреалистическим абсурдом. Лоренс взирал на Стэнли с таким видом, словно тот носился по комнате и рвал на себе одежду с криком «Помогите! Помогите! Я больше не могу!» В каком-то смысле так оно и было. Этот несуразный переход к светскому ритуалу был не чем иным, как отчаянным призывом о помощи.
Самое неприятное, что такой поворот предвещал еще бо льшую путаницу. Дело не только в том, что нам с Барбарой – двум марионеткам в руках безумного режиссера, который посередине «Психоза» вдруг решил перейти к комедии положений – пришлось совершать полагающиеся телодвижения: пожимать руки и бормотать вежливые слова. Все это пустяки. Главным было другое. Как только Стэнли произнес фамилию мужа Барбары, я все вспомнила.
– Так вы же отец Ким! Вы меня не помните? Мы с Ким вместе учились в колледже, а затем в художественной школе – нет, постойте, когда мы поступили в художественную школу, вы уже уехали в Нью-Йорк, а потом Ким отправилась вас навестить, да так и не вернулась. Она по-прежнему здесь?
Голос мой звучал торжествующе. Но для бедного Джона Толбоя, который и так был немного не в себе, мой радостный вопль оказался последней каплей.
– Простите, – ошеломленно пробормотал он. – Я не совсем…
Стэнли за моей спиной нес какую-то околесицу. Его благородный порыв привел к столь непредсказуемым результатам, что бедняга пребывал на грани помешательства. Я ему даже посочувствовала. Действительно, что нам стоило поздороваться и сказать «приятно познакомиться» – мол, в этом обезумевшем мире остались проблески здравомыслия. Так нет, Джон Толбой выглядел так, будто я шарахнула его пыльным мешком.
– Сэм Джонс, – подсказала я Джону, постаравшись произнести имя как можно отчетливее. – Я дружила с вашей дочерью Ким. И в свое время часто ошивалась у вас дома.
Джон по-прежнему походил на перепуганного безумца.
– Ладно, у меня тогда были зеленые волосы, – покорно сказала я, понимая, что ничего не остается – только выставить себя полным посмешищем. Как говорится, взялся за гуж, ну и так далее. – И я носила собачий ошейник. Вы еще подшучивали над ним.
Беззлобно, впрочем, подшучивал. Потому-то я и не постеснялась ему об этом напомнить. Мой панковский период длился недолго, но тогда был в самом разгаре. Чело Джона Толбоя прояснилось.
– Сэм? Саманта! Боже мой! Как поживаешь? – Он обнял меня, затем отстранил и оглядел с ног до головы. – Впрочем, я и сам вижу. Взрослая и сравнительно респектабельная! Зеленые волосы я помню так, словно это было вчера… Это не ты выкрасила Кимми в красный цвет? В нашей ванной? Ее мать тогда так на тебя разозлилась.
Я поморщилась. Наверное, я сделала ошибку, начав предаваться воспоминаниям о школьных днях в присутствии сотрудников галереи «Бергман Ла Туш» – вон, как уши развесили, благодарят судьбу за это отступление от темы дня. Хорошо хоть Хьюго здесь нет. Уж он точно вытянул бы из Джона Толбоя все унизительные подробности моего разухабистого прошлого, а потом с наслаждением колошматил бы меня по самым уязвимым точкам.
– Я должна была сразу вас узнать. Смотрела, смотрела и никак не могла сообразить, откуда же я вас знаю.
– Много времени утекло, – отмахнулся Джон. – Я ведь тебя тоже не узнал… Боже мой! – с нежностью повторил он. – Как же ты выросла, Сэм. В последнюю нашу встречу ты походила на персонаж из «Возвращения живых мертвецов».
Так, пора прервать этот сеанс воспоминаний, пока они окончательно не вогнали меня в краску.
– Как поживает Ким?
– Хорошо, хорошо. В самой что ни на есть «струе» – работает официанткой в Ист-Виллидж. Там и живет. Ты должна с ней встретиться.
– С удовольствием. Я, собственно, собиралась ее разыскать.
Правда, не таким способом.
– Так ты здесь выставляешься? Замечательно!
Джон Толбой явно приободрился. Приятно, когда тебе радуются, а не вздымают при твоем появлении распятие над головой, исступленно бормоча «Отче наш». Хотя, возможно, сейчас Джон просто цеплялся за любой предлог, чтобы увидеть мир не в таком мрачном свете. Вряд ли его стоит за это осуждать.
– Это групповая выставка, – скромно сказала я, не желая, чтобы он неверно оценил мой статус.
Возможно, лет через двадцать, если повезет, мне тоже устроят здесь персональную выставку. А вдруг кто-нибудь проникнет в галерею и тоже намалюет на всех моих работах «Шлюха» и «Сука». Вполне вдохновляющая перспектива. По крайней мере, ругательства подразумевают, что и в пятьдесят с хвостиком можно вести насыщенную половую жизнь.
К сожалению, мысль Джона Толбоя хоть и развивалась в том же направлении, но намертво застряла между персональной выставкой и варварами. Лицо его вытянулось. Это не просто метафора – кожа вдруг обвисла, а улыбка поблекла и исчезла.
Он беспомощно оглянулся на жену:
– Не самое подходящее время. Даже не знаю, что сказать.
Я тоже посмотрела на Барбару Билдер и поразилась перемене. До сих пор, несмотря на потрясение, она вела себя в целом дружелюбно, понимая, что ее окружают люди, которые не желают ей зла. Теперь же я смогла на себе ощутить, какова Барбара, когда ее гладят против шерсти. Карие глаза потускнели, она словно хотела взглядом оттолкнуть меня от себя и своего мужа. И дело было вовсе не в том, что ей не нравились молодые художники. Пожимая мне руку, Барбара выглядела вполне радушно, хотя, по всему видно, маневр Стэнли и слегка сбил ее с толку. Неужто она ревнует Джона?
