— Договорились, — пролепетал Нил.
— Замечательно. — Взрослый молодой человек протянул руку. — Васютинский.
Виктор Васютинский. Будущий юрист.
— Нил Баренцев, будущий филолог, — доложил Нил и заметил, что в глазах собеседника промелькнул какой-то дополнительный интерес.
Рукопожатие Васютинского было крепким, мужским. После такого рукопожатия нарушить договоренность мог бы, наверное, только самый последний подлец…
Домой он возвращался пешком и все думал, как бы раздобыть денег по-быстрому. И, кажется, придумал. Попробовать, во всяком случае, можно…
Бабушки дома не было, и это вполне отвечало его планам. Не снимая ботинок, он быстро прошел в самую дальнюю комнату. У окна, в кресле, развернутом в глубь комнаты, неподвижно сидела укутанная пледом бабуленька и остановившимися тусклыми глазами смотрела на него.
— Привет, мумия, — бросил он, направляясь к книжному стеллажу.
У него и в мыслях не было обидеть старуху, она давно уже ни черта не слышит, и как ни назови, ей все едино.
Постояв немного у полок, он пробормотал: «Нет, так не пойдет!» — подошел к бабуленьке и развернул кресло к стене. Лучше пусть не видит.
В их семействе читателем был он один. Эта страсть, ослабшая было в год между отъездом отца на Украину и его собственным роковым путешествием, по возвращении вспыхнула с новой силой и уже не ослабевала. Ни моделизм, ни спорт ей более не мешали — Нил забросил их и скоро вновь стал толстым, бледным, апатичным и болезненным, каковым и оставался все школьные годы, кроме последнего, когда вдруг со страшной силой прорезались новые интересы — рок-музыка, танцы, курево, и немного — девочки, карты, вино… Но читать он любил по-прежнему. Он единолично пользовался неплохой домашней библиотекой, собранной за многие десятилетия и постоянно пополняемой за счет подписных изданий и разных книжных дефицитов, с доставанием которых у матери — не последнего человека в отечественной культуре — проблем не возникало.
Мать не читала ничего, кроме партитур и хвалебных статей о самой себе.
Бабушку изредка можно было видеть с одним и тем же толстым томом зануднейших музыкально-театральных мемуаров. Про бабуленьку нечего было и говорить.
Однако именно в комнате у старушек хранилась самая загадочная часть семейной библиотеки — несколько десятков древних, никогда не раскрываемых книжек, по большей части на немецком языке. Немецкие книги были почти все напечатаны готическим шрифтом, так что названия и содержание их было Нилу неведомо, за исключением одной, самой толстой и богато иллюстрированной в цвете.
История военного костюма германских княжеств семнадцатого-девятнадцатого веков.
Когда он был маленький, он даже не знал, что в их доме есть такая интересная книга, обнаружил ее только классе в седьмом, снимал иногда, рассматривал, показывал приятелям. Потом надоело, и этот фолиант вернулся сюда, в компанию земляков. Некоторые книги были на русском, с ятями, ерами, фетами, и-десятеричными, толстые и патологически скучные. Их-то Нил и перебирал задумчиво, вдыхая многолетнюю пыль. Наконец отобрал одну — большую, в красном кожаном переплете с золотыми буквами: «ЭДУАРДЪ ГАРТМАНЪ. ФИЛОСОФЫ БЕЗСОЗНАТЕЛЬНАГО» — перелистал. Страницы разрезаны только до шестнадцатой.
Спустил на пол, начал попросторней расставлять соседние, чтобы не так зияло отсутствие, потом подумал и на всякий случай присовокупил к отобранной еще одну — небольшую, невзрачную, серенькую, с большими, бледно пропечатанными немецкими буковками на толстых желтых страницах.
Нил поставил на место последний фолиант, подровнял ряд, отошел, поглядел — вроде все в точности как было. Сунул обе книги под мышку, понес к дверям… И обжегся об отраженный в зеркале взгляд бабуленьки, в котором блеснули ему несказанная боль, недоумение, обида. Вот черт, развернул старуху к стене, а ведь не сообразил, что во всю ту стену — зеркало, и она все видела…
Уже на лестнице он столкнулся с бабушкой, тяжело поднимавшейся по ступенькам.
— Привет, ба!
Она только кивнула и обозначила улыбку. Говорить было трудно.
— Ну, я побежал…
— Куда? — чуть слышно прошелестела бабушка.
— Лекция…
Он показал на портфель, как бы в подтверждение. Бабушка еще раз кивнула.
В букинистическом на Литейном бородатый и очкастый продавец подтолкнул красную книгу обратно к Нилу, даже не заглянув в нее.
— Идеалистов не берем, — отрезал он. — Следующий!
— Погодите, у меня еще есть, посмотрите, пожалуйста… — в полном отчаянии взмолился Нил.
Продавец брезгливо раскрыл серенькую книжонку, протянутую Нилом, взглянул на титульный лист, перевернул страницу, вторую…
— Сейчас, я сейчас, извините… — проговорил он изменившимся голосом.
Вырулил из-за прилавка, пронесся мимо кассы, расталкивая народ, и исчез вместе с Ниловой книжкой за дверью с надписью «Посторонним вход воспрещен».
Вышел он оттуда вдвоем с другим дядькой, лысым и плотным, одетым в черный рабочий халат.
— Эй вы! — рявкнул лысый, показывая на Нила волосатым пальцем. — Подойдите-ка сюда!
«Бежать!» — вспыхнуло в мозгу, но ноги сами понесли его к пугающей двери, перетащили через порог. Он очутился в тесном, обшарпанном помещении, до потолка заставленном книгами.
— Паспорт! — пролаял человек в халате, и Нил покорно протянул ему свою не успевшую затрепаться книжицу в коричневом чехле.
Сердце совсем ушло в пятки. Вот сейчас лысый дядька посмотрит адрес, позвонит в справочное, установит по адресу номер телефона и сообщит бабушке, что ее внучок разворовывает семейную библиотеку…
— Больше каталоговой цены не поставлю, — сердито пробурчал человек в халате. — Здесь вам не частная лавочка!
Нил обреченно кивнул.
— В кассу! — рявкнул лысый, протягивая ему паспорт и еще какую-то торопливо и неразборчиво заполненную бумажку. Нил поспешно отвернулся, запихивая паспорт в сумку. — Если есть еще эльзевиры — приносите!
Нил удивленно посмотрел на лысого. Тот вдруг вжал голову в плечи, бочком протиснулся к нему и совсем другим голосом, тихим и вкрадчивым, произнес:
— Гартмана покажите… У меня жена, знаете ли… интересуется… — Он с минуту разглядывал красную книгу, потом сдавленно прошептал:
— Сто рублей.
— Сколько? — спросил Нил, не веря своим ушам.
— Ах, тише, тише, — зашипел лысый, делая страшные глаза. — Ну, сто двадцать, но это крайняя цена…
И торопливо отслюнил двенадцать красненьких червонцев.
— Спрячьте, спрячьте… — торопливо прошептал он и неожиданно громко крикнул:
— А с эльзевиром в кассу! В кассу!
Нил, пожимая плечами, вернулся в зал, подошел к кассе и положил бумажку на блюдечко перед кассиршей.
