Марими была очарована его линией волос. Они шли не прямо через лоб, как у нее, а росли назад, расходясь в форме наконечника стрелы, что напомнило ей орла. Огненно-золотые брови придавали чужаку еще больше сходства с орлом, но, когда случайно его первая пара глаз распахнулась в бреду, Марими увидела вовсе не птичьи глаза. Мать Луна, они были цвета неба! Неужели он так долго смотрел на небеса, что они остались вместе с ним навсегда?
Однако она не стала прикасаться ко второй паре глаз, потому что побоялась нарушить неизвестное ей табу.
Временами у него появлялись силы, он мог принимать пишу, и Марими кормила его полезной кашей из желудей и мясом кролика. Чужак смотрел на нее затуманенными глазами: он так долго пробыл в море без еды и воды, что его чувства еще не восстановились. Но она могла кормить его и поить, и омывать пораженные конечности прохладным травяным настоем, пока наконец ему не стало лучше — дыхание его выровнялось, и она поняла, что он выздоравливает.
Очнувшись, первым делом он увидел пару округлых смуглых грудей.
— Разрази меня гром! — воскликнул он. Потом посмотрел на себя и увидел, что тоже нагишом. — Матерь Божья! — прогремел он, вскочил на ноги, и внезапно все вокруг него поплыло.
Когда обморок миновал и мысли его прояснились, он взглянул на бронзовую девушку, сидевшую в центре хижины с корзиной листьев на коленях. На ней была лишь юбка из травы. Она испуганно смотрела на него.
— Где моя одежда? — закричал он, схватив корзину и прикрывшись ею ниже талии. — Где моя команда? — Потом он замер. — Но, постой. Я же умирал. — Он осмотрел свои руки и ноги, где остались последние следы сыпи. — Оспа прошла? И я жив?
К его удивлению, девушка захихикала. Прикрывая рот ладонью, она задорно смеялась, что рассердило его еще больше.
— Что с тобой такое? Ты слабоумная? И где, во имя всех святых и ангелов, я нахожусь?
Он прошагал к выходу из хижины и выглянул в кисельный рассвет, где струйки тумана змеились по земле, а воздух был наполнен соленым ароматом моря. Сквозь дымку он увидел другие круглые хижины, похожие на ту, в которой он стоял, и людей, занятых приготовлением пищи на кострах.
Ощутив похлопывание по плечу, он обернулся и оказался лицом к лицу с девушкой. Тысяча чертей, вот это рост! Но она уже не хихикала. Вместо этого она тут и там коснулась его рук, словно бабочка крыльями задела. И еще она лепетала на непонятном языке, что-то объясняя или по крайней мере пытаясь объяснить. Жестикулировала. Изображала, как толчет что-то, кипятит и выливает на его тело.
— Что ты говоришь, девчонка? Ты умеешь лечить оспу? — Он сдвинул огненные брови. — Ведь меня из-за нее выбросили за борт. Когда у меня обнаружили болезнь, капитан с командой решили, что я заразен и погублю их всех. Понимаешь, я хроникер, путешествовал с Кабрильо. Я заболел после того, как мы сошли на берег в Южном заливе. Увидев сыпь на моей коже, матросы, эти больные сифилисом сынки шлюх, выкинули меня в море рядом с одним из тех проклятых островов, где живут такие же, как ты. Никто не сжалился. Ни единая христианская душа.
Он замолчал, потирая подбородок.
— Я помню, как оказался в воде, — тихо продолжал он, — и читал Отче Наш и Аве Мария. Помню, как корабли снялись с якоря и уплыли, оставив меня на куске дерева дрейфовать по волнам, вдали от островов. Кожу жгла оспа. Я думал: бывает ли на свете смерть страшней, чем эта. И потом… — Он задумался, пытаясь заглянуть в свои воспоминания. — Я потерял сознание от жажды. Вот и все. До сегодняшнего дня.
Девушка слушала, глядя на него широко открытыми умными глазами, с терпением монашки, подумал он, словно понимала, о чем он говорит. Да нет, не может быть!
— Как тебе это удалось, если даже наш корабельный врач оказался бессилен мне помочь?
Знаками он изложил свой вопрос. Жестом попросив его подождать, девушка выбежала из хижины. Тем временем он нашел свои чулки и бриджи и успел наполовину прикрыть наготу, когда вернулась девушка, неся камень с лежавшей на нем веткой и снова лопоча на своем неразборчивом языке.
— Не понимаю, — сказал он и протянул руку к ветке. Она вскрикнула и отскочила. Потом, смеясь, объяснила жестами, что это и есть растение, которое вызвало кожную болезнь. Он прищурил глаза на грозный прутик с пучками листьев и с маленькими зеленоватыми цветами. Он был образованным человеком, гордился своими познаниями в ботанике и не сомневался, что этот вид не известен в Европе.
Наконец он сумел воссоздать полную картину того, что произошло: растение было характерным для этой местности и росло здесь в изобилии. Судя по жестам девушки, ее народ часто заболевал из-за него, поэтому у них имелось свое лекарство. Но будучи чужестранцем, он не подозревал о ядовитых свойствах и, наверное, забрел в его заросли, когда спускался с командой на берег в Южном заливе.
Она протянула ему корзину с длинными, покрытыми корой красновато-багровыми стеблями с темно-зелеными листьями и множеством коричнево-желтых цветков. Он сразу узнал в них полынь, также известную как Матер Гербарум (Мать Трав), ее использовали по всей Европе для лечения общих недомоганий, в качестве чая и приправы для пищи.
— Значит, у меня была обыкновенная сыпь? — наконец произнес он. — Которую умеют лечить даже дети и старики? А эти мерзавцы, — он сорвался на крик, — бросили меня из-за нее в море?!
Она сперва испугалась, а потом снова начала смеяться, увидев негодование и ярость сконфуженного мужчины, который думал о смерти, а теперь выяснилось, что у него была простая чесотка.
— Глупое дитя! — проворчал он, рассерженно бегая по хижине в поисках остальной одежды. — Почему тебя все так веселит?
Когда он принялся надевать рубашку, она схватила его за руку и замотала головой из стороны в сторону.
— Почему это не надо? Я не собираюсь сверкать пупком, как ты!
Она опять покачала головой, и он не мог отделаться от мысли, что ее длинные волосы разметались, будто крылья ворона. Она потерла его руки, жестом указала на тело, потом, к его величайшему изумлению, засунула руку ему подмышку, а другой зажала себе нос.
— Тысяча чертей, — сказал он. — Ты считаешь, что от меня воняет? Ну, разумеется, женщина, ведь это аромат настоящего мужского пота. Зачем, по-твоему, нам парфюмерия? Вы дикари ничего в этом не смыслите, потому что уже привыкли к своим запахам.
Выйдя за ней из хижины, он увидел столпившихся у порога людей.
— О черт! Тут что, все голышом ходят?
Услышав его возглас, некоторые попятились, но, когда девушка быстро поговорила с ними на своем, похожем на скороговорку, языке, они заулыбались, а кое-кто даже засмеялся. Она тараторила, обращаясь к человеку с перьями в волосах, размахивая руками — совсем не похожа на дородных испанских барышень, которые обычно составляли ему компанию, думал незнакомец. Наконец человек в перьях кивнул в знак понимания и, ухмыльнувшись, взял гостя под руку и повел его прочь от толпы.
