— Yes, sir, mistresse Hammond! — насколько можно торжественнее сказал Жюльен, подымая руки, точно для клятвы.
Зоммервиль, не поняв насмешки, вернулся к лодке; лаборант прошептал своим друзьям:
— Вы заметили его странный взгляд и отрывистый голос? Надо было бы предупредить вдову Амон, что ее новый жених — кандидат в сумасшедшие. А, вот и сын! Какой милый мальчик! Атлетическое сложение. Тонкие черты, умные глаза. Очень милый!
В два прыжка Анри очутился возле них и снял шляпу.
— Вы, должно быть, не узнаете меня, мадемуазель. Это было так давно.
— Какой сюрприз, Анри! — сказала Алинь, улыбаясь: — Я очень рада вас видеть снова.
— Мне так хотелось обнять поскорее отца! Поэтому, как только дядя решился... Вы не знаете моего дядю Гарольда?
Гарольд уронил свой монокль, галантно поклонился и поднес руку Алинь к губам. Он носил белый прекрасно сшитый костюм и ростом был несколько выше брата. Будучи старше его на два-три года, он упорнее его защищался против приступов старости, крася усы и волосы и сдерживая тисками корсета увеличивающуюся с возрастом тучность. Платок, которым он вытирал лоб, издавал благоухание будуара. Жюльен оценил его двумя словами, которые шепнул на ухо моряку:
— Старый кутила.
— М-сье Лармор, — сказала Алинь, представляя ему юного путешественника: — м-сье Анри Зоммервиль горит желанием с вами познакомиться.
Молодой человек схватил руку Лармора. Глаза его горели. Черты выражали сильный восторг.
— Какой чудесный подвиг вы совершили... Мне рассказывали отец и мистрис Амон. Акулы и буря! И вы трижды, четырежды рисковали жизнью для того, чтобы спасти незнакомую женщину! Как это прекрасно!
В то время, как Анри так горячо выражал свой восторг, дядя, поправив монокль, с любопытством посмотрел на моряка, потом протянул ему руку и сказал:
— А, так это вы герой! Поздравляю! Мы вам обязаны такой драгоценной жизнью! Мистрис Амон очаровательная женщина! Вы заслужили орден Почетного Легиона. Искренне говорю вам.
Но Зоммервиль уже подходил вместе с Элен, элегантно преображенной городским костюмом. Не давая времени притти в себя, она бросилась на шею Алинь, горячо приветствовала своего спасителя, ответила гримасой избалованного ребенка на «мистрис Амон», сказанное Жюльеном, бросила веселое приветствие мулату и негритянкам и объявила, что она умирает от голода и жажды. Ученый извинился: он поговорит с Алинь и Жюльеном. Пусть Гарольд предложит свою помощь молодой женщине. Анри не захотел отставать от отца, и Мутэ принужден был итти один. От его уха не ускользнул шепот и сдавленный смех последней пары.
— Нельзя сказать, чтоб здесь было безумно весело.
— О, здесь сельский покой, очень удобный для любви.
— Никогда вы меня не заставите поверить, что вы влюблены в моего брата. Он так мало интересен.
— Но он обожает меня!
— Как и все те, кого вы околдовали. Как меня, например. Что вы здесь собираетесь делать? Среди его дохлых зверей?
— Что за вопрос! Я сделаюсь лэди Зоммервиль.
— Но ведь со мной вы добьетесь того же самого, чертенок! Более того: вы получите Париж и Довиль. Ведь, здесь вы испортите себе жизнь. Вы слишком умны для этого.
— Надо ж положить конец. Кроме того, я обожаю Шарля.
— Он должен был вам сознаться, что он почти разорен!
— Что за шутки!
— Для того, чтобы купить этот остров и устроиться на нем, он истратил больше четырех миллионов. Это безумец. Не знаю, осталось ли у него триста или четыреста франков?
Так как Элен хранила молчание, Жюльен решил, что она осматривает пейзаж или взвешивает красноречивые цифры. Усмехаясь в свою темную бороду, он ускорил шаг и нагнал Жана.
— Редкостная женщина! Она расправляется с Зоммервилями, как хочет.
Он подошел к передней группе, где Шарль Зоммервиль, нежно опираясь на руку сына, пробовал воодушевиться новыми планами, которые он излагал молодой девушке. После этих нескольких недель перерыва, он готов был окунуться в работу с удесятеренной энергией и с удивительной ясностью ума. По его словам, ему нужно было два-три месяца для завершения своего открытия, тогда он сможет безбоязненно бросить вызов ученому миру и широкой публике.
— А, Мутэ, я уверен, что вы оправдаете меня! Мы не должны без конца сидеть на этом острове! Мозг для вполне плодотворной деятельности требует интеллектуального окружения. Я слишком поздно понял ту непростительную ошибку, которую я совершил, поселившись на этой скале под предлогом, что здесь найду среду, подобную первобытному миру. Вы согласны со мной, Мутэ? Не лучше ли устроить лабораторию в окрестностях Парижа? Алинь, предположите Пастера на острове Пьедрада. Ведь, наука отстала бы на целый век.
Он много говорил о том яростном желании снова погрузиться в работу, которую почувствовал со времени приезда. Ему захотелось сейчас же, сию же минуту увидеть обезьян, несмотря на усталость, несмотря на противодействие Элен, которая с видом избалованного ребенка требовала, чтобы сейчас же сели за стол. Забывая о том, что сын его шел впереди вместе с Алинь, он отдался внезапной вспышке гнева.
— Я не позволю ей думать, что она может мною командовать! Я не люблю, когда меня раздражают! Если она вздумает мешать мне работать, пусть убирается вон, Мутэ! Пусть убирается вон сейчас же!
Жюльен, изучая его украдкой, покачал головой. Но возбуждение ученого сейчас же приняло другой оборот. Стоя перед клетками, он прервал Алинь, дававшую объяснения Анри и стал излагать свою новую программу; он сделал это так подробно, что целое показалось бессвязным. Во всем этом хаосе фраз одна мысль проявлялась определенно: окончательное заключение из опытов можно будет вывести только тогда, когда операции подвергнутся человеческие существа. Он, наконец, дал конкретное выражение своему душевному беспокойству.
— Если б мы жили в более цивилизованную эпоху, правительства предоставляли бы в мое распоряжение приговоренных к смерти. Это был бы самый рациональный способ изучения тайны жизни.
* * *
После ужина, когда Зоммервиль с сыном о чем-то беседовали, а Элен показывала дяде предназначенную для него комнату, Жюльен подошел к Алинь и Жану, прогуливавшимся вдоль баллюстрады.
— Я вам не помешаю?... Простите меня, но я должен вам излить всю душу. Мне хотелось бы знать, Алинь, верите ли вы в искренность патрона, когда он с таким жаром говорит о своих работах?
— Увы, у меня впечатление, что он неуравновешен совсем.
— Вот именно! Через пять минут после того, как он восхвалял чары и добродетель вдовушки, он говорит о том, чтоб выбросить ее вон. Мне кажется, что она его еще пленяет, но все-таки работа может взять верх. Вы видели, как он снова увлекся перед клетками обезьян. Итак, его терзают две страсти: наука и то, что я не решаюсь назвать любовью и сюда еще примешивается третье чувство: сын.
