какого цвета была на нем футболка, была ли на ней какая-то картинка. Кто родители мальчика?
– Мать Ксения Викторовна Гусева, работает в магазине кассиром. Отец Амир Хадер, из Ирака, учился здесь в медицинском, во время исчезновения ребенка уже находился в своей стране. Женаты они не были. Ребенок жил у бабушки, недалеко от дачи Островских. Основная версия следствия – ребенка выкрал отец с помощью подставных лиц. Он и раньше просил его отдать ему, но мать не соглашалась. Она проживает тут недалеко, в Столярном переулке. Кто ей сообщит?
– Ты и сообщи. Утром перешлю тебе заключение. А я поговорю с Островским. Скорее всего, дети были знакомы. Латиф мог прибегать к ним на дачу и попал туда в момент ограбления. Где в это время был сын Островского? Может, играли в прятки, и он спрятался в шкафу. Сгореть он не мог – тогда нашли бы останки. Думаю, он остался жив и если видел убийц, то теперь единственный свидетель. Хорошо, что убийцы об этом не знают. Надеюсь, мы найдем его раньше их.
Лана Васильевна, причесанная по-новому, торжественно вошла в комнату с бутылкой шампанского.
В Норе темно. Сегодня его оставили в покое, он сидит тут уже давно. Коленки упираются в гладкую деревянную стену – Нора стала меньше. В ней появилось что-то мягкое, оно висит над головой, закрывает ему лоб и нос атласным сухим краем, пахнет сладко, как цветок. Он качает головой, и мягкие складки гладят его лицо. Один, два, три. Вперед-назад, по кругу. Он глубоко вдыхает запах дерева, пыли и цветка и качает головой. Он засыпает, и ему снится Она. Волосы длинные и мягкие, пахнут цветком, падают ему на лицо, сквозь них он видит ее шею, белую, с ямочкой внизу, серый воротник лежит на белых плечах, как кошка… Нет, это гладкая собака, изогнулась, выпустила длинные красные когти, раззявила пасть с желтыми зубами, темные капли текут по белой шее, заполняют ямку красным соком, стекают по плечам, темнеют светлые волосы, лицо его становится мокрым, сладко-соленое заполняет рот… Он открывает рот и кричит, бьет себя руками по голове, стучит ногами в стену. Неееет… Грохот… блеск… темнота…
Магазин на углу названия не имел. Над входом светилась красная вывеска с желтыми цифрами и буквами: «24 часа». Еще недавно это была обычная коммунальная квартира: три комнаты, семеро жильцов. Теперь в двух комнатах сделали кладовки, а в самой большой стояли витрины с рыбными консервами, пакетами с сухой картошкой и прочими подобными деликатесами, а также холодильники с пивом и кассовые аппараты, чеки на которых отбивались только для участкового и подавались ему с поклоном и конвертом с деньгами. Ночью торговля шла бойко. Подъезжали машины с открытыми окнами, из окон гремела музыка. Вылезали крепкие парни, деловито и быстро расплачивались, забирали пакеты с тихо позвякивающим содержимым, садились обратно в машины и уезжали. Днем сюда мало кто заглядывал, и продавщица Ксюха проводила время в телефонных разговорах. За кассой она устроила себе уютное местечко: покрыла колченогий пластмассовый стул ковриком и поставила радиоприемник.
В то утро она опоздала, и толстая Азизка сразу начала визжать:
– Я тут не толзна тибе здать, не толзна!
Ксюха мрачно взглянула на нее и пошла в кладовку, по дороге незаметно прихватив бутылку пива из холодильника. Подождав, пока верещание стихнет, она вернулась в зал, отхлебывая из бутылки, и, косясь в телефон, набрала номер.
– Привет, Дашка… купила… желтоватые такие… ну да, желтые… а че, Ванька спит еще?.. нет, зеленых не было…
Рассеянно слушая болтовню Дашки, нащупала в кармане гладкую фигурку, сжала в пальцах. Хорошо, что эта дура Гулька попала в психушку. Не будет больше ныть и клянчить деньги. И куколка Ксюхе останется. Классная куколка, похожа на длинный ключик, видно, что старинная, из серо-голубого камня, дорогая вещь. Гулька где-то украла, хоть и врет, что нашла. Ксюха подарит куколку Латифчику, когда он вернется. Она давно перестала плакать. Арабы любят своих детей, пусть поживет у отца. И она свою судьбу устроит. Все получилось к лучшему.
Она вытащила куколку из кармана, положила перед собой. Светло-серая с голубым отсветом фигурка со сложенными руками перед грудью. Пальцы рук и босых ног вырезаны точно, до крохотных блестящих ногтей. Покрывало накинуто на левое плечо, спускается складками гладкой ткани. Волнистые волосы скреплены двумя лентами, кудрявые пряди свисают с обеих сторон каменного лица. Глазницы вытянуты к вискам, правая пустая, мертвая, а в левой сохранился глаз из ракушки и синего камня. Камень вспыхнул под лампой голубым огнем. Второй камень, яркий, как огонь, вставлен в кулон на серебряной цепочке, трижды обвивающей правую ногу. Рядом с кулоном висит странный плоский ключ. Дорогая вещь…
Она не услышала, как открылась дверь и кто-то вошел в магазин. Только когда на прилавок легла тень, она подняла голову. От таких покупателей толку нет, одна морока. Пенсионерка, а может, и бомжиха, глаза слезятся под черепашьими веками, а космы из-под драного платка выбились черные, блестящие… Потянуло болотом, горькой ивовой корой, камышом… Старуха что-то пробормотала и указала кривым пальцем на бутылку воды.
– Сорок рублей, – бросила Ксюха, – это не тебе… ага, желтоватые такие… классные… да ты че!.. И куда? В Крым?..
Старуха достала из недр дырявой кофты пятитысячную, положила ее на прилавок, рядом с куколкой. Нет, ну бывают же такие тупые старушенции… и хитрые, как крысы… пенсию небось тремя бумажками выдали, вот и прибежала с утра разменять…
– Сдачи нет! – Ксюха отвернулась. – Крым – это классно… на море триста лет не была… ага, в волнах попрыгать…
Краем глаза она увидела, что бомжиха еще топчется у прилавка, и, повысив голос, бросила:
– Не ясно, что ли?.. Нет, это не тебе! Ходют тут всякие… потом конфеты пропадают…
Что ответила Дашка, Ксюха не услышала. Гортанно и хрипло каркнуло рядом, горячая волна ударила сверху и оглушила, и свет погас, а потом вспыхнул снова – слепящей алмазной звездой…
Ночь не приносила успокоения обитателям Гнезда. Штор на окнах не было, призрачный свет фонарей лился сквозь решетки, покрывал кровати и лица черной сеткой. Женщины ворочались, стонали, бормотали, храпели, вскрикивали. Гуле казалось, что она лежит на дне реки, среди рыб, бьющихся в неводе. Она поднималась, подходила к окну, смотрела вниз, на черную
