клумбу и черные дорожки. В первые ночи на клумбе сидел Тёмка, шапочка горела зеленым змеиным глазом, и Гуля начинала кричать и трясти решетку, сдирая в кровь кожу на пальцах. Появлялась заспанная медсестра, быстро и умело заламывала ей руки, оттаскивала от окна и валила на кровать. Втыкала в ногу иголку, прямо через рубашку, не протирая. Приходил сон, но не приносил покоя. Во сне была та же река и невод, только вместо рыб – стая крокодилов, они каркали и тянули к ней лапы с накрашенными кровавыми когтями. Гуля узнала, что «вязка» гораздо хуже смирительной рубашки, потому что если привяжут к кровати, то отвяжут нескоро и не допросишься в туалет. А в смирительной можно и сидеть, и ходить. Но в первые дни она ничего не замечала, ей было все равно. Приходили какие-то люди, задавали одни и те же вопросы. Худая девица в джинсах появлялась чаще других, уводила Гулю в кабинет с большим столом, где просила ее рисовать и складывать кубики. Гуля вначале пыталась ударить девицу в пухлый рот, но та ловко уворачивалась, и только раз Гуля смогла дотянуться и расцарапать тонкую руку с тяжелым кольцом на пальце. Это кольцо особенно не нравилось Гуле, камень его был рыжим, как Тёмкины волосы. Где-то она видела такой камень… Где? В голове у нее все перемешалось, трудно вспоминать. Она ждала, что девица вызовет санитаров и ее отведут в палату и привяжут, но та даже не охнула, молча вытерла кровь, заклеила царапину пластырем, сняла кольцо и спрятала в карман. Потом невозмутимо попросила:
– Гулия Тимуровна, расскажите о вашем детстве. Вы помните вашего отца?
Они никогда не говорили с матерью об отце. Как-то Гуля увидела в кладовке старый чемодан и открыла его. Там было несколько альбомов, и в одном, на первой странице – большая фотография. Родное лицо. Чем дольше она на него смотрела, тем сильнее давило в груди, так что стало больно дышать. Спрятала альбом в чемодан и задвинула его обратно под полку. Хорошо, что в тот день у нее было несколько рублей, она побежала в магазин на углу, и Ксюха налила ей стакан, и комок в груди расплавился, растворился, исчез…
С тех пор как у нее забрали Тёмку, вся она превратилась в этот твердый комок. Болело в груди, дергалось лицо, тряслись руки. Явь была похожа на сон, а сон на явь. Вокруг полутьма, как на дне реки. Звуки доносятся глухо. Есть не хочется, но мучает жажда – она пьет много воды из-под крана.
– Следователи ищут вашего мальчика. Не теряйте надежду. Вам нужно успокоиться и ждать. Вы не одна, много людей сейчас стараются вам помочь.
Что она говорит, эта девица? Голос у нее низкий, густой, как будто не ее. Где-то она уже слышала такой голос. С женщинами в палате Гуля не разговаривала. Их было три или четыре, она не различала их лиц. Одна совсем старая, другие вроде Гулиного возраста. Они часто кричали и плакали. Их тоже привязывали к кроватям и кололи в руки и ноги.
В кабинете у девицы тихо и спокойно. И воздух здесь свежий, холодный и влажный, как на берегу реки. И пахнет мхом и сырой травой. Низкий голос доносится будто издалека, то громче, то тише:
– А раньше, до того дня, вы видели тех огромных птиц с когтями?
– Нет. – Гуля сидит сгорбившись, смотрит на полу больничного халата, он серо-синий, в бурых пятнах.
– Может быть, слышали странные звуки? На улице, дома? Ночью?
– Нет.
– Казалось ли вам, что ваше тело стало чужим, ваши мысли – как будто не ваши?
– Нет.
– Может быть, в квартире появлялись странные запахи?
– Нет… Или… болотом каким-то пахло последнее время… Как будто водой с камышом… У вас тут так же пахнет…
– Тут, в кабинете? Когда вас сюда привезли, у вас было много царапин на руках, вот еще следы. Бывало так, что у вас появлялись царапины или ранки на руках или на лице непонятно откуда? Например, утром?
Гуля поднимает голову.
– Да. Вот такие.
Она поворачивает руку тыльной стороной вверх. От мизинца до большого пальца идет тонкая линия, как будто прочерченная красным пером.
– Это вы сами поцарапали или поранились где-то?
– Утром появилась. Вчера. И раньше бывало так. Не знаю, откуда берутся.
В бесплатной столовой для бедных «Наиль» праздновали десятилетие со дня открытия. Столы сдвинули вместе, в два ряда, покрыли цветными скатертями. Стояли вазы с абрикосами и мандаринами, блюда со сладкими пирожками. Каждому гостю вначале наливали в тарелку горячий бульон. На отдельном столе – огромные глиняные миски с пловом. Пахло бараниной, травами и орехами.
Приглашенные, старички в старомодных пиджаках и старушки в вязаных кофтах и платочках, вели себя тихо и чинно. Медленно ели, осторожно облизывая ложки. За главным столом, у стены, противоположной входу, сидели четыре дамы: директор столовой, две чиновницы местного отдела соцзащиты и президент общественной организации «Уважаемая старость», госпожа Амина Сафаева. Огромный букет цветов закрывал ее лицо от Лугина. Он сидел в зале уже пять минут, но не знал, как к ней подойти. Охраннику на входе он показал удостоверение, тот лениво кивнул и отвернулся – видно, полиции не боялся, принял его за приглашенного гостя.
Он решил, что придется ждать до конца обеда, но Сафаева встала и, держа телефон в руке, пошла к выходу. В самом деле, очень красивая женщина. Высокая, с гордой осанкой, густые темные волосы уложены короной, полные губы, яркие глаза.
Он вышел вслед за ней в холл. Она говорила с кем-то звучным грудным голосом. Закрыла телефон, повернулась.
– Амина Саидовна, я из Следственного комитета. Мне нужно с вами поговорить. Вот мои документы.
Ни малейшего волнения в черных глазах. Ответила спокойно, без улыбки:
– Мы можем пройти в кабинет директора. Вот сюда.
Села за стол, в директорское кресло, указав ему на стул напротив.
– Слушаю вас. Вы, конечно, по поводу драки в столовой на прошлой неделе. Но мы уже сами разобрались. Человек психически больной, недавно вышел из больницы. Мы его ни в чем не обвиняем.
– Нет, Амина Саидовна. Я пришел по другому делу. Старому делу. Очень старому. Оно касается вашего сына, рожденного вами летом 198… года в роддоме недалеко отсюда и усыновленного супругами Морянскими…
Он не успел договорить. Взгляд ее застыл, она
