Эдвард Верритон глубоко вздохнул. Он еще не оправился окончательно от этого ужасного удара, который поразил его, когда он обнаружил пропажу. Я только смутно могла вообразить, что это для него значило. Ему придется перед кем-то отчитываться… он, вероятно, окажется в ужасном положении.
— Надеюсь, вы не открывали коробку, Джоанна?
— Я, мистер Верритон?! О, нет. Я вообще никогда не входила в вашу каюту, когда там не было миссис Верритон. И… и я не смотрю…
— Нет. Разумеется, нет, — сказал он резко. — Вам незачем этого делать. Просто я… я не люблю, когда люди суют нос в чужие дела. Наверное, стюард… или, разумеется, моя жена…
Ему, конечно, придется вести себя спокойно. Ему придется скрывать ото всех свои настоящие чувства. Он не сможет сказать ничего тому же Джону Холлу. И тут меня осенило. Это, вероятно, было так же жестоко, как запустить кошку в клетку с воробьями, но мне необходимо было отвести подозрения от всех нас.
Я поколебалась, откашлялась и потом сказала взволнованным девическим голоском:
— Я… наверное, это ничего не значит. Наверное вы просто попросили его что-нибудь принести.
— Кого? Что? — рявкнул он.
— Ну, один раз, когда я вечером спустилась взглянуть на детей, я увидела, как мистер Хедли выходил из вашей каюты.
— Мистер Хедли? Что еще за мистер Хедли? — недоумение его показалось мне искренним. Он мог и не подозревать ни об откровенном интересе Грэма Хедли к нему самому, ни об очевидной причастности его к этому делу.
— Ну, мистер Грэм Хедли. Такой смуглый темноволосый мужчина, который часто носит ярко-голубую рубашку. Он по большей части крутится около бассейна и во всем там участвует. Он, мне кажется, сидит за одним столиком с экономом, — мне об этом один раз Пегги Стерлинг сказала по другому поводу.
Его лицо приняло престранное выражение.
— И вы видели, как он выходил из нашей каюты? Когда это было?
— О, сто лет назад, мистер Верритон. Но… я думаю, он мог ведь и еще раз зайти, правда? Может, он хотел посмотреть на куклу, чтобы своей маленькой дочке купить такую же? Если у него есть дети, — добавила я и хихикнула. Впрочем, это я не нарочно сделала, просто нервы не выдерживали.
— Вы сами не понимаете, что говорите! — грубо оборвал он. И потом, поглядев на лица детей, добавил гораздо спокойнее: — Ладно, это не так уж важно. Отправляйтесь-ка вы все трое ужинать.
Мы ушли. Дети были бледные и молчали, я тоже не произнесла ни слова. Это был кошмар. И что теперь будет, после того как я обратила внимание мистера Верритона на Грэма Хедли?
Весь вечер я чувствовала себя ужасно. Мне ужасно не хватало Чарльза; хотя я и танцевала с Джеймсом и Робертом, но это не доставляло мне ни малейшего удовольствия. Миссис Верритон была в танцзале. Я видела, как она танцевала с мистером Престоном, а потом с одним из корабельных офицеров, но Эдвард Верритон долго не появлялся. Грэма Хедли тоже нигде не было видно. Если они встретились, то я много бы дала, чтобы слышать их разговор.
Когда я уже уходила с танцев, чтобы ложиться спать, я увидела Эдварда Верритона. Он осторожно шел вдоль стены танцзала и был один. Он выглядел как мертвец. Ни малейшего намека на обычную жизнерадостность.
Я пришла к себе в каюту, заперла дверь и поклялась, что до утра никому не открою.
На следующее утро, очень рано, мы скользили между лесистыми островами. Я увидела их через иллюминатор и поспешила одеться. Часы показывали всего семь часов, но завтрак был ранним. Первые шлюпки отплывали в восемь часов. Для меня важно было вести себя как обычно, делать вид, что я очень хочу на берег. В любом случае, я должна была поехать. Если это вообще возможно, следовало проследить, куда пойдет Эдвард Верритон. Где-то в Дубровнике у него встреча с человеком, который должен был получить контейнер.
Утро стояло разочаровывающе хмурое. Я сходила за детьми, у которых все еще был подавленный вид, и поднялась с ними на палубу. Югославия… Высокие холмы, имеющие довольно негостеприимный вид, и скалистое побережье. Пароход бросил якорь совсем рядом с берегом; ни единого дуновения, воздух словно застыл в неподвижности.
С того места, где мы стояли, можно было разглядеть невдалеке что-то вроде шикарных отелей — с садами, устроенными в виде террас. Но чтобы увидеть обнесенный стеной город, нужно было пройти на тот конец палубы. Я знала, что отели расположены в предместьях Плоче. Нам выдали маленькие карты, но я собиралась купить какую-нибудь получше.
А потом мы увидели старый Дубровник: золотистые стены с башнями и путаница поднимавшихся над ними щербатых крыш. С нашей стороны стены я заметила мельком крохотную гавань, в которой стояло на якоре множество небольших суденышек, но это уже совсем далеко.
Меня тянуло туда… ох, как же меня тянуло в эту загадочную неподвижность хмурого утра. Это казалось сном, невозможно было поверить, что скоро нога моя ступит на землю Югославии, коммунистической Югославии. Этот волшебный вид даже развеял ненадолго все мои страхи и сомнения.
Мы позавтракали второпях, но к тому времени, как мы поднялись из столовой на палубу С, там выстроилась уже целая очередь из желающих поехать на берег. На самом верху швартового трапа, на маленькой площадке, стоял очень молодой югославский пограничник и с поразительной небрежностью проглядывал паспорта.
— Люди едут. Может, и мы тоже поедем? — спросила Кенди. У нее был бледный вид: — Я хочу сойти с этого противного корабля!
— Мне казалось, тебе здесь нравится, — испуганно возразила я.
— Уже нет. Он гадкий.
— Сейчас только восемь часов, а мы договорились встретиться с Крейгами на палубе А только в половине девятого, — объяснила я. — Большая часть этих людей отправляется на экскурсии.
Я оставила Кенди и Гила болтать с какими-то другими детьми, а сама побежала наверх, на открытую палубу, которая находилась над прогулочной, чтобы посмотреть, как будут отплывать первые шлюпки. Они только отошли от парохода, когда начался страшный ливень — струи его со свистом секли все еще серую воду. Люди в открытых шлюпках завозились с плащами и капюшонами, но ясно было, что они промокнут насквозь. Я стояла там и смотрела, как шлюпки неуклонно продвигаются вдоль берега по направлению к обнесенному стеной городу; сейчас они почти скрывались за пеленой дождя. Я была убеждена, что Эдвард Верритон еще не покидал парохода. У него не было никаких оснований торопиться.
К тому времени как мы спустились по трапу и нам помогли забраться в одну из шлюпок, дождь перестал. Позади над нами огромной тушей нависал пароход, и странным казалось покидать его таким образом. Но я не оглядывалась. Я не отрываясь смотрела в сторону Дубровника, когда заработал мотор и наша небольшая шлюпка быстро заскользила по воде по направлению к крошечной гавани. Дети были надежно закутаны в непромокаемые плащи. Отец дал им с собой немного югославских денег; это была единственная валюта, которую невозможно оказалось достать на пароходе. Мне тоже должно было хватить, перед отъездом отец взял для меня разрешенную сумму в своем лондонском банке.
