— Это хорошо, — сказал Степан ненатурально бодрым голосом и тоже откусил от пирога.
Странно, сегодня Зинины пироги показались ему совершенно безвкусными. Соли, что ль, забыла положить?
— Ну а ежели кто опять перекинется — обращайтесь. — Никоненко поставил чашку на блюдце. Она негромко звякнула. — Поеду я, Павел Андреевич. Спасибо за пироги, за любовь, за ласку. До свидания, и надеюсь, что мы с вами больше никогда не встретимся.
Степан кивнул и поднялся из-за стола.
— Я вас провожу.
Почему-то он был уверен, что, как только они выйдут из вагончика, Никоненко обязательно скажет ему нечто важное и судьбоносное, такое, чего он никак не мог сказать при всех Но капитан помалкивал и только щурился на солнце, как сытый кот. В молчании они дошли до красной «пятерки».
Тут капитан Никоненко, шедший чуть впереди, повернулся к Степану, схватил его за руку и стал душевно с ним прощаться:
— До свидания, Павел Андреевич, желаю вам еще десять супермаркетов построить и еще несколько стадионов или что там у вас самое престижное, в вашем бизнесе?..
Степан улыбнулся:
— В нашем бизнесе, как и во всех других, самое престижное то, за что бюджетные деньги дают. Они же у нас как были, так и остались несчитанные… — И, помолчав, спросил осторожно: — Точно несчастный случай?
Капитан сидел в машине, и загорелая кинематографическая рука уже тянулась к зажиганию. Вопрос остановил его руку в середине этого движения. Капитан проделал рукой сложно определимые движения и зачем-то пристроил ее на руль.
— Павел Андреевич, — сказал он душевно. Степанов начинал его раздражать. — Милый, милый Павел Андреевич! Вы сам не свой с тех самых пор, как я объявил вам о том, что с вашим рабочим произошел обыкновенный, и даже в некотором роде банальный, несчастный случай! Это оч-чень подозрительно, милый Павел Андреевич! Согласно моим представлениям о жизни, эта новость должна была вас обрадовать. Или я ошибаюсь?
— Я обрадовался, — буркнул Степан. — Просто у меня предчувствие какое-то нехорошее. Странное.
— Я не могу заниматься вашими предчувствиями, — сказал Никоненко жестко, и его лубочный тон куда-то моментально пропал. — Мне некогда, Павел Андреевич. Если вы сомневаетесь в том, что расследование было проведено тщательно…
— Нет-нет, — испуганно пробормотал Степан, — я не сомневаюсь. Совсем не сомневаюсь. Просто у меня… предчувствие.
— Ну да, — сказал Никоненко. — Я понял.
Он запустил мотор и захлопнул дверцу машины перед самым Степановым носом.
— Если что, звоните, Павел Андреевич!
Степан проводил «пятерку» взглядом. Она неторопливо поползла к выезду со стройплощадки, ныряя в песочные дюны, как рыбацкая лодка в волны во время крепкого ветра.
— Паш, ты чего, совсем того, что ли? — злобно спросил Чернов у него над ухом. — Не, я, конечно, идиот, о чем вы с Беловым мне все время напоминаете, но я ни хрена не понял, зачем ты стал его расспрашивать, а? Чтобы он свое поганое расследование на нашей территории сначала начал? Чтоб я еще четыре сортира построил, пока объект заморожен? А, Паш? Нет, ты мне объясни, может, это у тебя политика такая? Чтобы не работать, а только с ментами рассусоливать?
— Заткнись, Черный, — попросил Степан миролюбиво, — чего ты лаешься?
— Я не лаюсь, а хочу знать!..
— Что ты хочешь знать, любознательный мой? — внезапно приходя в ярость, спросил Степан. — Что ни х… они никакое расследование не проводили, даже идиоту ясно. Так, отписались для того, чтобы на себя лишнего не вешать, и дело с концом.
— Да нам-то что?! — заорал Чернов и от злости даже ногами затопал. — Нам-то что за дело до того, было расследование или не было?! Или ты этого Муркина любил как родного брата?!
— Да не любил я его как родного брата! Я его знать не знал, пока его не прикончили, но если его убили, значит, убийца где-то очень близко, понимаешь?! Это кто-то из своих, понимаешь?! И ни хрена не ясно, зачем его укокошили и кого укокошат следом! С него даже часы не сняли и кошелек не вытащили, значит, грабить его не собирались! В драке тоже убить не могли, потому что никаких следов драки наш Пуаро не обнаружил! Тогда зачем его убили?! Кому он мешал? — В запале Степан поддал ногой горку мокрого песка, песок брызнул в разные стороны, обрушился за отворот его светлых джинсов, осыпался, оставляя на ткани чудовищные поносные следы. — А, черт! Черт, черт, черт!
— Что-то я опять ничего не понял, — помолчав секунду, проговорил Чернов осторожно. — Он же сказал — несчастный случай. А ты говоришь — убийство.
— Я потому говорю — убийство, — сказал Степан устало, — что голову даю на отсечение, никто, включая Пуаро, не знает, убийство это или нет. У них резонов этим делом заниматься — никаких. Это только Маринина ваша пишет, как нашли труп на свалке и по тревоге всю местную ментуру подняли. В земной жизни такие штучки не капают, Вадик. У них без нашего убогого Муркина забот полон рот, включая ножи, стволы, маньяков, малолеток и так далее. А на нашей с тобой территории, если только Муркин и вправду сам не навернулся, получается вполне готовый и даже поимевший опыт убийца. И не только на территории, но и в составе трудового коллектива, что характерно.
— А почему он… в составе? — спросил Чернов растерянно. Самое ужасное, что все это было похоже на правду.
— А потому, что Веста всю ночь продрыхла в будке и не гавкнула ни разу.
Вестой звали собаку прораба, которая уже несколько лет работала у них на объектах сторожем на половинном окладе.
Прораб подобрал ее на какой-то помойке года три назад, выходил и вырастил в громадную черно-желтую собачищу неопределенной породы. Она была крупнее овчарки и отличалась потрясающим внешним безобразием и истинно беспородным недюжинным умом. Рабочие всерьез считали, что никакая это не собака, а как бы дух стройки.
Ну вот есть же озерный дух. Или лесной дух. Или водяной. Значит, есть и дух стройки.
Веста контролировала ситуацию в каждом углу объекта.
Если бы на ночь ее спускали с поводка, никакие местные народовольцы не осмелились бы не только лампочку разбить, но даже взглянуть в сторону заградительной сетки. Но прораб не разрешал ее спускать, опасаясь, что в один прекрасный день ее отравят. Веста свободно шаталась по объекту только в светлое время — рано утром и поздно вечером, когда не приезжали грузовики и не было никого из чужих, — а все остальное время проводила в будке и на довольно обширной площадке, куда доставал ее поводок.
И в ту ночь бдительная Веста действительно ни разу не гавкнула.
— Степ, — приободрился Чернов, который очень не любил, когда запутанные истории слишком долго оставались запутанными и никак не хотели приходить к логическому хеппи-энду, — тогда выходит, что она не гавкала как раз потому, что на площадке никого и не было, кроме Володьки Муркина.
