Попрощавшись и обменявшись с Евой рукопожатием, я буквально скатилась с крылечка. Прежде чем вернуться на транзитное шоссе, я нашла в городке небольшое кафе, где заказала большую чашку кофе в надежде смыть все воспоминания о лапсанг-сушонге со своих вкусовых рецепторов.
За время обратного пути ничего примечательного не случилось. Движение было интенсивным, но до пробок дело не дошло. Я размышляла над рассказом Евы не только о массаже, но и о поцелуе. Невзирая на теорию Евы, Анна действительно как будто скрывалась от прошлого: беспокойство, постоянная смена места жительства, непостоянство в любви, эксперименты. Я перебрала все, какие смогла придумать, события, способные обладать властью над человеком: физическое насилие, сексуальное насилие, эмоциональная жестокость, отторжение, предательство, болезнь, несчастный случай, смерть. Возможностей набралось столько, что трудно было представить, что же именно так напугало когда-то Анну.
Я всегда ощущала некий трепет, проезжая под транспарантом «Въезжаем в Нью-Йорк», висящим над транзитным шоссе, но только не в этот день. Я испытывала слишком двойственное чувство от возвращения. Несмотря на то что я с нетерпением ждала возможности как следует выспаться (или по крайней мере попытаться это сделать) в собственной кровати, ужина с Лэндоном и разработки идей для своей следующей статьи, в Уоррене я оставила много незавершенных дел. Я не могла отделаться от мысли, что подвела Дэнни… и свою мать.
Едва въехав на магистраль ФДР на востоке Манхэттена, я опустила стекло. Для октябрьского дня воздух снаружи был почти благоуханным. Пролив Ист-Ривер искрился под лучами солнца.
Я поставила джип в гараж около часа дня и целый квартал тащила сумки до своего дома. Я живу на пересечении Девятой улицы и Бродвея, как раз на границе между Гринич-Виллиджем и Ист-Виллиджем, в очень современном четырнадцатиэтажном доме. Моя квартирка с одной спальней — настоящая конфетка, она — единственное, что осталось мне от моего замужества, и то лишь потому, что квартира съемная и мой бывший муж не смог найти способа покрыть с ее помощью свои игорные долги. Помимо кладовой, достаточно большой, чтобы превратить ее в маленький кабинет, она обладает двумя потрясающими особенностями.
Первая — это вид. Окна выходят на запад, на многоквартирные дома песочного и кирпичного цвета и на девятнадцать обшитых по берегам деревом резервуаров для воды. Все это, особенно по вечерам, когда небо окрашивается в чернильно-синий цвет, похоже на декорацию к бродвейской пьесе.
Вторая особенность — это терраса, примыкающая к моей гостиной. Размером она не уступает комнате и представляет собой идеальное место для созерцания вышеуказанного вида, включая закаты, которые в некоторые вечера словно зажигают полнеба.
Я поздоровалась с дневным дежурным, забрала письма и газеты и на лифте поехала наверх. Нижний замок почему-то не хотел открываться, и, когда наконец мне удалось справиться с обоими замками, мне уже настолько не терпелось попасть в квартиру, что я распахнула дверь пинком. Салюта наций в свою честь я не ожидала, но вся мебель как-то уж очень мрачно и отчужденно стояла в пыльном воздухе. Редактор раздела советов по оформлению интерьеров оказался прав. Стиль Санта-Фе смотрелся на Манхэттене смехотворно. Но моей вины в отсутствии навыков оформления интерьеров нет. Я происходила из той породы белых англосаксонок-протестанток, которая, наводя в комнате уют, придерживалась двух основных правил: использовать сочетающиеся по цвету ситцы и расставлять всю мебель вдоль стен.
Поставив сумки, я просмотрела почту. Она оказалась жалкой — несколько каталогов с кухонными полотенцами «Санта» и приглашение на свадьбу от людей, с которыми я, насколько могла припомнить, даже ни разу не встречалась. Перевернув конверт, я поняла, что письмо просто положили не в тот почтовый ящик.
Не разбирая вещей, я приготовила себе омлет с сыром и унесла его в кабинет. Меня ждала немыслимая куча работы, и я понимала, что наверстать упущенное за этот уже наполовину прошедший день будет трудно — все равно что пытаться вскочить в уходящий поезд.
Первоочередной задачей была моя статья по массовой истерии. Ее ждали к концу недели, и на данном этапе я начала всерьез жалеть, что вообще взялась за нее. Теперь тема и близко не казалась мне столь соблазнительной, как тогда, когда я согласилась на этот заказ, и что еще хуже — материала я набрала слишком мало.
Я достала пленку с интервью, которое взяла в пятницу у психоаналитика, а также записи, которые в тот день сделала. Я всегда подкрепляю аудиозапись заметками в письменной форме после того леденящего душу случая, когда, поставив прослушать интервью, которое взяла у мужа одной убитой женщины, в течение полутора часов слушала нечто напоминающее рев разогревающихся двигателей аэробуса компании «Дельта эрлайнс».
Интервью с психоаналитиком оказалось пустышкой. Во время записи мне казалось, что я вставила несколько толковых замечаний, но, слушая теперь со стороны, я поняла, что оно увлекает не больше, чем слушания в сенате вопроса о некоммерческой сети кабельного телевидения. Психоаналитик не смог сказать ничего интересного по той простой причине, что сама тема была неинтересной.
Я оказалась в тупиковой ситуации, и, хотя я попадала в них и раньше и умудрялась как-то выжить, удовольствия это не доставляло.
Я решила, что у меня нет другого выбора, как только позвонить Дону, журналисту, с которым я познакомилась на вечеринке в прошлый четверг и который заявил, что у него лежит старое досье по вопросу массовой истерии и он с радостью оставит его у своего консьержа, если оно мне понадобится. Дон жил всего в двух кварталах от Юнивер-сити-плейс, и наложить лапу на эти материалы было для меня раз плюнуть.
Я позвонила и оставила на автоответчике сообщение, но не успела положить трубку, как телефон зазвонил, и это оказался Дон.
— Извини, я как раз выходил из душа. Значит, тебе все-таки нужно это досье? Я так и понял.
— Вообще-то материала у меня предостаточно, — солгала я. — Просто я подумала, что было бы неплохо собрать все, что можно. Если ты оставишь его у своего консьержа, как обещал, я бы заскочила за ним.
— У меня есть идея получше, — заявил он, и по его тону было понятно, что он уверен в этом на сто процентов. — Может, ты зайдешь ко мне сегодня попозже, мы выпьем, и я объясню тебе, что там к чему. Просто, просматривая досье, ты сама не во всем разберешься.
Прекрасно, раздраженно подумала я. Значит, речь в тот вечер шла не о помощи одного журналиста-внештатника другому. Он ко мне клеится. Я попыталась представить его: кудрявые рыжеватые волосы, неправильные черты длинного лица. И еще он имел раздражающую привычку дополнять все свои замечания в разговоре со мной словом «леди»: «удачливая леди», когда я сказала, что сотрудничаю с «Глянцем»; «занятная леди» — когда я рассказала историю о редакторе отдела моды, назвавшей систему дизайнера двуличной, хотя имелась в виду двойственность.
