Ознакомительная версия.
– Я виноват. Но зачем наказывать Ленечку?
– Потому что это твой сын, и он – папин сынок, папа у него самый любимый! Как же, папа…
– Ира, ты не в себе. Я дурак, надо было соглашаться на госпитализацию! – схватился Женя за голову.
– Нет, нет, – бормотала Ира. – Я уже ничего с собой не сделаю. Порыв прошел. Я не хочу умирать. Я хочу жить.
– Ира, я виноват. Прости.
Кажется, Ирина и вправду перестала думать о смерти – ее агрессия перекинулась на мужа:
– Ты даже не потрудился поставить пароль, чтобы скрыть свою переписку с этой Лилей! Ты даже не удосужился стереть ее сообщения, ты сохранил их все!
– Ира, это моя вина. Но я не думал, что ты полезешь проверять…
– И в этом ты весь! – с ненавистью выпалила жена. – Это типично для тебя, Лазарев. Ты разгильдяй и пофигист. Ты чудовищен в своем разгильдяйстве!
– Ира, я сделал это не нарочно. Я не нарочно оставил всю переписку, – мрачно признался Евгений. – У меня не было намерения причинить тебе боль. Я не думал о том, что ты ее прочитаешь.
– Вот. Ты не думал. И в этом ты весь!
– Ира, мне очень жаль.
– А что потом? А что случилось бы потом? – вертелась под одеялом жена, не находя себе места. – Ты что собирался делать потом? Ты действительно хотел бросить меня?
Это был тяжелый момент.
Казалось бы, тот самый, когда пора признаться во всем Ире: что любит другую, что уходит к любимой…
Но как, как признаться, если только что жена чуть не отправила сама себя на тот свет? Да это бред и безумие – снова толкать Иру к самоубийству! Пожалуй, надо успокоить ее, уверить, что уходить не собирается. Потом, когда пройдет время и Ира угомонится и смирится с мыслью, что муж, да, изменил, что он больше не любит ее, вот тогда и надо уйти. Тогда, а не сейчас.
– Нет, – ответил Евгений. – Я не хотел тебя бросать.
– А тогда зачем ты писал ей, что хочешь, чтобы она ушла от своего мужа, что ты ее ребенка как своего готов принять, что оставляешь мне все, и тоже уходишь?.. Про съемную квартиру писал, зачем? – быстро, скороговоркой, спросила жена.
– Я не знаю.
– Как не знаешь?! Ты разгильдяй, но ты человек слова! Ты просто так ничего не говоришь! А-а, поняла, ты мне лжешь сейчас, чтобы я ничего с собой не сделала! – торжествующе, по-прежнему шепотом, воскликнула Ира. – Но я ничего не сделаю, порыв прошел, я тебе объяснила… Скажи мне правду, скажи мне правду!
– Какую правду?
– Ты ее любишь? Ты ее любишь?..
– Ира, пожалуйста…
– А, ты опять не хочешь признаваться! – затрясла она сжатыми кулаками. – Тогда я спрошу тебя иначе: ты меня любишь?
Она и вправду не собиралась накладывать на себя руки. Человек, не владеющий собой, не думает о том, кричит он или нет. Ира сдерживала крик, а значит, вполне собой владела.
Но это еще не значило, что можно признаваться ей во всем. А и правда, любил ли Евгений свою жену?
Любил. Ира была дорога ему, он, безусловно, осознавал ее ценность, если можно так выразиться. Она – не ничто и не никто. Евгений чувствовал ее боль, он хотел заботиться об Ире (помимо того, что он должен заботиться о ней).
Но он видел и чувствовал Иру словно со стороны, рассудком. Происходившее сейчас не касалось его сердца.
Потому что его сердце принадлежало Лиле. Вот если бы с ней что случилось, он бы волосы на себе рвал…
И это ужасно. Он негодяй и подлец, раз чужую женщину, которую знает совсем недавно, ставит выше родной жены, с которой прожил много лет, родившей ему сына…
Но с этим ничего нельзя поделать, никак не изменить. Не переделать себя, не заставить любить Иру все той же нежной, обожающей любовью…
– Ты молчишь. Ты меня не любишь, я поняла, – устало произнесла Ира. – Уходи.
– Я никуда не уйду.
– Уходи! К этой своей… Тварь, она тоже предательница. У нее самой семья, да? О, люди совсем стыд и совесть потеряли! – Ира схватила себя за голову.
Вот как ей объяснить, что не потеряли? Что изменяли, да, но эта измена не далась легко, что были и муки совести, и все…
– Я все-все ваши письма прочитала. Ты такой страстный, я прямо удивилась… Моя Лилечка, моя Лили Марлен, стихи эти… Какая такая Лили Марлен? – простонала Ира. – Это та Лили, что из фашистской песни?!
– «Лили Марлен» – это немецкая песня. Времен Первой мировой войны. Она о том, что любовь – это главное. Нет войны, нет смерти, есть только любовь, – попытался объяснить Евгений. – Это песня всех солдат, покидающих своих возлюбленных, песня солдат, идущих на фронт. Это не «Хорст Вессель», Ира, ты путаешь…
– Это фашистская песня, потому что ты сам фашист, Женечка… Холодный и равнодушный. А твоя Лиля – фашистка тоже, раз над детьми эксперименты ставит! Над своим ребенком, над моим…
Ира была глупа. Нет, не глупа, но… она мало что знала. Писала с ошибками, почти ничего не читала. То есть нельзя назвать ее глупой, необразованной… Она тонкий человек, очень деликатный, чувствующий собеседника, с ней не опозоришься на публике. Но… она и не интеллектуалка, что ли. Хотя, конечно, начитанность и интеллектуальность к любви отношения не имеют. Но, боже мой, как приятно говорить с любимой и знать, что она тебя понимает, и ты понимаешь ее!
Лиля – равная, Ира – нет.
С Лилей весь мир перед тобой, все моря и континенты, все страны и народы. Века и тысячелетия. Ира – это только стены квартиры.
Нет, дело не в интеллектуальности, она тут ни при чем. Все проще.
С Ирой не о чем говорить. С Лилей можно говорить без конца, о чем угодно…
Но вот как это все объяснить Ире? Да это и нельзя объяснить, и не надо: только начнешь растолковывать – смертельно оскорбишь Иру.
Лучше молчать. Молчать, как и молчал раньше, подчиняясь семейному уставу.
Ира шептала-кричала еще много чего этой ночью. Евгений терпеливо сидел рядом. Принес жене успокоительного, воды запить. Воду Ирина опять пролила. И опять пришлось Евгению переодевать жену в сухое, точно ребенка.
При этом он почему-то вспомнил свою мать.
Инесса Викторовна, сколько ее помнил Евгений, всегда отличалась удивительным здоровьем. Но один раз все-таки с ней случился сердечный приступ. Года полтора-два назад… Когда только-только началась эта катавасия с ее престарелым пасынком, который подал на мачеху в суд.
Вот тогда мать слегла в больницу, и ухаживал за ней именно Евгений. Сиделок мать признавать не хотела, со всеми скандалила, помощь Иры отвергла сразу и категорично. И ее переодевал в больнице сын, ухаживал за ней, выносил утку и все такое прочее.
Дней пять это продолжалось, не больше, но у Евгения было чувство, что его – заставили. И все знакомые хвалили Женю, и врачи отмечали его самоотверженность, а он слушал окружающих, стиснув зубы, и ничего не говорил.
Его заставили.
Ознакомительная версия.
