Он удивительно хорошо знал неуправляемый характер своей внучки, видимо, Нуну навещала его и рассказывала о ее проделках. Знал ли он, что она заперла меня в каменном мешке?
Он попросил слугу принести вина и печенья, которое обычно подавалось к нему. Поднос принесла пожилая женщина, как я догадалась, одна из Лабиссов. Ее седые волосы были покрыты белым чепцом; не произнеся ни слова, она с угрюмым видом поставила вино на стол. Женевьева обменялась с ней невнятными приветствиями, и женщина вышла.
Пока мы пили вино, старик сказал:
— Мне говорили, что картины собираются реставрировать, но я не ожидал, что это будет делать женщина.
Я рассказала ему о смерти своего отца и о том, что выполняю заказанные ему работы.
— Сначала в замке был небольшой переполох, — сказала я, — но, кажется, граф доволен моей работой.
Я увидела, как губы его сжались, а руки стиснули плед.
— Итак... он доволен вами, — его голос и само выражение его лица изменились. Женевьева сидела на самом краешке стула и нервно наблюдала за дедом.
— Во всяком случае, он показал это, разрешив мне продолжать работу над картинами, — сказал я.
— Я надеюсь, — начал он, но голос его сорвался, и я не разобрала конец фразы.
— Извините.
Он покачал головой. Упоминание о графе, очевидно, расстроило его. Итак, был еще один человек, ненавидевший его. Что же такое было в личности графа, что внушало такой страх и такую ненависть к нему? После этого разговор как-то не клеился, и Женевьева, пытаясь выйти из положения, попросила разрешения показать мне дом.
Мы вышли из зала и, миновав несколько коридоров, оказались в кухне, через которую вышли в сад.
— Ваш дед рад видеть вас, — заметила я. — Ему, наверное, хотелось бы, чтобы вы приходили чаще.
— Он не замечает этого. Он забывает. Он очень стар и совершенно изменился после... после удара. Рассудок помутился.
— Ваш отец знает, что вы приходите сюда?
— Он не спрашивает.
— Вы хотите сказать, что сам он никогда здесь не бывает?
— Он не приходит сюда после смерти моей матери. Дед ведь не хочет видеть его. Вы можете представить себе моего отца здесь?
— Нет, — честно ответила я.
Я оглянулась на дом и заметила, что занавески верхнего окна шевельнулись. За нами наблюдали. Женевьева перехватила мой взгляд;
— Это мадам Лабисс. Ей интересно, кто вы. Ей не нравится то, что происходит сейчас, ей хотелось бы вернуть ушедшие дни. Она тогда была горничной, а он лакеем. Я не знаю, в какой должности они сейчас. Они бы ни на минуту не задержались здесь, если бы дед не оставил им небольшое наследство при условии, что они будут служить ему до смерти.
— Странный домг — сказала я.
— Это оттого, что дед только наполовину жив. Он уже три года в таком состоянии. Доктор говорит, что долго он так не протянет — поэтому, я думаю, Лабиссы согласились ждать.
Три года. Как раз тогда, когда умерла Франсуаза. Значит, это и было причиной удара? Если он любил ее так, как любит внучку, тогда это понятно.
— Я знаю, о чем вы думаете, — воскликнула Женевьева. — Вы думаете, что именно тогда умерла моя мать. С дедом случился удар за неделю до ее смерти. Не странно ли... все ждали, что умрет он, а умерла она.
Как странно! Она умерла от передозировки настойки опия через неделю после удара, случившегося с отцом. Неужели на нее это так повлияло, что она решилась покончить с собой?
Женевьева повернула обратно к дому, и я молча шла рядом с ней. В стене была дверь, она быстро вошла в нее и пригласила меня за собой. Мы оказались в небольшом мощеном дворике; здесь было тихо. Женевьева пересекла дворик, я шла вслед за ней, чувствуя себя заговорщицей.
Мы стояли в темном коридоре.
— Где мы? — спросила я, но она только прижала палец к губам.
— Я хочу вам кое-что показать.
Она подошла к двери в конце коридора и открыла ее. В открывшейся комнате не было ничего, кроме соломенного тюфяка, скамеечки для молитвы и деревянного сундука. Пол был каменным и совершенно голым.
— Любимая комната деда, — сказала она.
— Похоже на монашескую келью.
Она радостно кивнула. Быстро оглядевшись, она открыла сундук.
— Женевьева, вы не имеете права... — сказала я.
Однако любопытство пересилило, и я заглянула внутрь. То, что я увидела, поразило меня: власяница! Я невольно передернула плечами — рядом лежал хлыст!
Женевьева опустила крышку сундука.
— Как вам нравится этот дом, мадемуазель? — спросила она. — Здесь так же интересно, как и в замке, не правда ли?
— Нам пора уезжать, — сказала я. — Мы должны попрощаться с вашим дедом.
Всю обратную дорогу она молчала. А я никак не могла выбросить из головы этот странный дом. Так бывает после ночного кошмара, когда увиденное цепляется за память.
Пети уехали из замка, и я сразу же почувствовала изменения. Я уже не была так отрезана от жизни дома. Однажды утром, выходя из галереи, я лицом к лицу столкнулась с графом.
Он сказал:
— Теперь, когда все гости уехали, вы должны время от времени ужинать вместе с нами, мадемуазель Лоусон. По-семейному, понимаете? Я уверен, вы могли бы просветить нас всех по вашему излюбленному предмету. Вы не возражаете?
Я ответила, что сделаю это с удовольствием.
— Хорошо, тогда сегодня вы ужинаете с нами, — сказал он.
Я вернулась в свою комнату в приподнятом настроении. Встречи с ним всегда возбуждали меня, хотя часто после них я дрожала от ярости. Я достала свое черное бархатное платье и положила его на кровать, но как раз в этот момент в дверь постучали и вошла Женевьева.
— Вы сегодня вечером куда-то идете? — спросила она.
— Нет, сегодня я ужинаю с вами.
— Кажется, вы этому рады. Вас папа пригласил?
— Приятно получать приглашения, когда они нечасты.
Она задумчиво погладила платье.
— Люблю бархат, — сказала она.
— Я сейчас иду в галерею, — предупредила я ее, — Вы что-то хотели от меня?
— Нет, просто я хотела повидаться с вами.
— Вы можете пойти со мной в галерею.
— Нет, не хочу.
Я направилась в галерею одна и работала там, пока не настало время переодеваться к ужину. Пока я умывалась, меня не покидало глупое, но счастливое состояние ожидания. Но когда я подошла к кровати, собираясь надеть платье, я увидела нечто, повергшее меня в ужас. Я не верила своим глазам. Когда я выкладывала его на кровать, оно было в полном порядке; теперь от юбки остались одни клочья. Кто-то распорол ее от талии до подола; корсаж тоже был разрезан.
Я подняла его и, потрясенная и напуганная, стала недоуменно разглядывать.
